Константин Кеворкян - Фронда [Блеск и ничтожество советской интеллигенции]

Жалкими казались запоздалые попытки партийной пропаганды навести мосты между народом и его интеллигенцией, да и не очень-то они к единению стремилась. Энтузиазм «культурной революции» иссяк. Еще в 1920-е годы, когда казённые пропагандисты устраивали выезды театров в колхозы, симфонических оркестров на заводы, стремясь сделать культуру ближе народу, К. Чуковский высмеивал подобную показуху: «Эти приезды врачей и педагогов в подшефный колхоз вообще похожи на комедию… Педагоги на глазах у татар воруют виноград, татары говорят “Ай да шефы!” и проч. и проч.» (177). Если это было смешно в двадцатые годы, то в 1960-е и позже стало вызывать только взаимное отвращение.

Нельзя сказать, что все это задумано плохо, всё-таки люди лучше узнавали культуру – с одной стороны, и жизнь простого народа – с другой, но происходившее в глазах людей шестидесятых годов выглядело такой, мягко выражаясь, формальностью! Л. Смирнова: «Меня пригласили на ЗИЛ и дали мне звание «Почетный член бригады коммунистического труда»… и все они, десять человек, должны были выполнять еще одну норму, одиннадцатую – за меня… Это, вероятно, тоже входило в пропагандистскую задачу, мы как бы оказывали друг на друга влияние: я на них, чтобы они лучше трудились, они на меня – чтобы я больше познавала жизнь» (178).

Если говорить откровенно, знание народной жизни никому не мешало. Видите, даже А. Галич мог блеснуть в компании снобов знанием цены на хлеб. В конце концов, с заботы о народе начинались все галлюцинации либеральной интеллигенции. Однако, начиная с шестидесятых годов, духовное развитие «образованщины» окончательно обогнало народное образование. И начало жить своей, неведомой никому жизнью.

А народ все так же хотел просто кушать, и дрожжи просвещенного шестидесятничества в нем еще не забродили. Страна встала на ноги после чудовищной войны и едва вышла из времени послевоенных лишений. Напомню, что на территориях, подвергшихся оккупации, проживало около 40 процентов населения страны. Низкий уровень жизни не оставлял обычному человеку времени для чтения стихов Ахматовой, изысков стильной одежды или других развлечений городской элиты. Хрущевские либеральные реформы произвели на тех же селян весьма малое впечатление – они просто были из другой оперы. Для них значительно больше значила практическая возможность иметь в личном пользовании крупный рогатый скот, свиней, птицу и другую живность.

Когда тяжелые голодные военные и послевоенные годы миновали, крестьяне, благодаря подсобным хозяйствам, имели, чем накормить семью, и даже кое-что привозили на продажу в город. Это поддерживало удовлетворительный уровень снабжения в крупных населенных пунктах вплоть до конца 1950 – начала 1960-х годов, когда необузданная фантазия Н. Хрущева выдвинула лозунг о немедленной ликвидации разрыва между городом и деревней. Последовательный коммунист Хрущев с троцкистской прямотой категорически отрицал частнособственнический инстинкт крестьянина [72] В тридцатые годы даже капиталист Г. Форд в разговоре с А. Микояном советовал все-таки оставлять советским гражданам индивидуальные огороды: «В свободное время они будут их обрабатывать. Это своеобразный отдых, а кроме того, урожаи с этих огородов станут для ваших рабочих дополнительным источником питания» (180). Примерно в том же ключе Форд рассуждал во время встречи с Ильфом и Петровым (см. «Одноэтажная Америка»). . Фатальной ошибкой являлась линия на ликвидацию небольших колхозов. Это в скором времени привело к разорению тысяч небольших деревень.

Погром приусадебных хозяйств и торжество концепции «неперспективных сел» привели к тому, что крестьяне вновь кинулись из своих деревень в город. Начиная с 1960-х годов, СССР пережил вторую форсированную урбанизацию. Если в 1950 году в СССР в городах жили 71 миллионов человек (39 % населения), то в 1990-190 миллионов (66 %). Прежде всего, из села уезжала молодежь. В 1959 году в составе сельского населения страны имелось 16,7 миллионов людей в возрасте от 10 до 19 лет, а спустя 11 лет, по переписи 1970 года, жителей села в возрасте от 21 до 30 лет было всего 10 миллионов, то есть на 41 % меньше (179). Это отражалось на демографической ситуации, и государство уже не успевало создавать рабочие места для новых горожан.

По неполным данным, только в Московской области уже при Хрущеве насчитывалось около 20 тысяч человек в возрасте до 25 лет, не занятых учебой или работой, в том числе свыше 8 тысяч выпускников средних школ. Во многих крупных городах и промышленных центрах страны руководители предприятий отказывали молодежи в приеме на работу. На этой почве все больше становилось «неисправимых» и «отпетых» хулиганов, которые стали важной приметой хрущевской эпохи с ее массовыми волнениями [73] Если в 1953 г. доля повторно осужденных за хулиганство составляла 5 процентов, то в 1957 г. она увеличилась почти вдвое – 9,6 процента (181). .

При этом следствием ускоренной урбанизации в послевоенном СССР стало появление очень большого числа абсолютно новых городов. В 1990 году 40,3 % всех городов СССР составляли города, созданные после 1945 года (и 69,3 % – созданные после 1917 года). Населенные пункты как материальные образования были построены, но становления городскойкультуры, городскогообраза жизни произойти в них еще не могло. Города продолжали населять вчерашние крестьяне по своей психологии и привычкам, которые так и не стали или не хотели стать полноценными горожанами. Внутри них – деревенская ностальгия, крестьянская любовь к земле, к «своей картошечке». А на периферии (и в самом ближайшем будущем) – огромный резервуар для пробуждения обиженного национального самосознания. Поскребите биографию национально-свидомых идеологов в любой бывшей точке СССР, большинство из них горожане в первом поколении, максимум, во втором.

На рубеже 1950-1960-х годов численность городского населения впервые превысила число жителей села. Все увеличивавшийся недостаток свободных рук в сельском хозяйстве способствовал углублению продовольственных трудностей в СССР. Начались закупки зерна за границей. Хотя закупки зерна поначалу имели в виду кормовое зерно, «высвобождая» тем самым собственное зерно для питания людей, возник опасный для идеологии страны стереотип – «мы не можем себя сами прокормить». Постепенно интеллектуальное недовольство советской элиты накладывалось на неудовольствие простого народа, лишенного многих необходимых, хотя и элементарных вещей. Взрывоопасность ситуации стала очевидной даже для власти. Н. Хрущева сняли.

Первой задачей брежневского руководства стало укрощение вспененного хрущевскими реформами людского моря, приведение его в спокойного состояние. С одной стороны – сдерживающие меры по отношению к либеральной интеллигенции, уже заговорившей о демонтаже сложившейся советской системы социализма и заменой ее буржуазно-демократической чешской моделью в стиле «Пражской весны», с другой, – успокоение народа, раздраженного продовольственными и прочими трудностями.