Юрий Поляков - Честное комсомольское!

Хотя и говорят, что у нас нет идеологии, она есть. Это либеральная идеология, которая заключается в уверенности, что власть ни во что не должна вмешиваться. Только когда возмущенные граждане с вилами пойдут на либералов, они вспомнят о государстве и попросят тут же вмешаться! Рынок умный и сам все расставит по местам? Уже, по-моему, начали понимать, что ничего он не расставит. Написать «Сенокос» Пластова – это колоссальная работа, которой предшествуют десятилетия учений и постижений. А накакать на пол, очертить это мелом и воткнуть веточку… И сказать, что это инсталляция со сложной философской символикой… Это чушь, обман, для которого ни труда, ни ума, ни таланта, ни учебы не нужно. Нужна только наглость и презрение к здравому смыслу.

– А мы-то думали, кризис литературную шелуху сметет.

– Литературная шелуха всегда находится в положении гораздо более выигрышном, чем серьезные писатели. Что такое работа серьезного писателя? Это колоссальный энергозатратный процесс, когда идет прорыв сквозь тему. Человека выматывает. Беседуем как-то с одним писателем. Я говорю, как тяжело работать, у меня меньше 8-10 вариантов не бывает. Он: «Да? Странно. А я сразу начисто пишу». Я очень долго продумываю сюжет. Я эти сюжеты таскаю в голове по пять, по десять лет. Кручу в голове, верчу…

– Прямо наперстничество.

– Если вы хотите шуток, то не надо задавать серьезных вопросов. Будем каламбурить. Нет? Хорошо, продолжу… Я работаю подолгу и тяжело, я не могу совершить ошибку. У меня роман пишется три-четыре года обычно. Пьеса – год-полтора. А после окончания работы я себя чувствую, как аккумулятор, который разрядился. Тут кайфа не может быть. Это мучительный, тяжелейший процесс.

– Говоря по-поляковски: самомучитель писателя.

– Да! А по-другому не может быть. Если трудно писать, значит, творчество идет. А когда будет легко писать – надо заканчивать с писательством. Да и опыт показывает, что чем больше отдаешь своей духовной энергии, тем сильнее текст заряжает читателя.

– Тогда мы желаем вам подольше помучиться.

– Спасибо. Я постараюсь.

Беседовали Любовь и Александр ГАМОВЫ «Комсомольская правда», 19–26 ноября 2009 г.

– Юрий Михайлович, обычно на юбилей знаменитого писателя спрашивают про его детство, отрочество, юность…

– Некогда мне… А-а! Чтобы вы не приставали, я вам свой семейный альбом дам – там снимки сами за себя, точнее, за меня говорят. Это, так сказать, мои семейные ценности. И вот еще вам отрывки из второй части «Гипсового трубача» – там тоже про это. Как раз к 55-летию закончил, выйдет в ноябре.

– Ага, давайте… Тогда сразу же и перейдем к семейным ценностям. А вы-то сами вообще как – за семью или против?

– Я? Странный вопрос для юбилейного интервью…

– Вы же первый начали! А вы хотели про литературные свершения Юрия Полякова? Но ведь герои ваших книг – ив «Небе падших», и в «Грибном царе», и в той, где «Замыслил я побег», да и во многих других – такое вытворяют!

– Что вас не устраивает в поведении моих героев?

– Изменяют направо и налево, уходят из семьи, даже, извините, на свинство свинга (свальный грех по-нашему) готовы пойти. А сколько едких афоризмов на тему: хорошее дело браком не назовут… Вам не стыдно?

– А почему мне должно быть стыдно? Да, мои герои изменяют, конечно, не направо и налево, а избирательно, по влечению сердца. Но что же делать? Я писатель-реалист. Кстати, мои герои, как правило, возвращаются в семью. И лично я, как частное лицо, – за семью. Женат 34 года. У меня дочь, внуки!

– Вы оправдываетесь?

– Ставлю вас перед фактом. У меня совершенно нормальная семья. А книги – это совсем другое: писатель – соглядатай эпохи. И он невольно описывает и анализирует то, что происходит вокруг него. А вокруг него происходят…

– Секундочку, а давайте об этом позже. А сейчас расскажите: как вам удалось так долго сохранять брак?

– Я не такая уж большая редкость. Мы дружим с семьей Меньшовых. Они тоже много лет прожили вместе. А еще – с Говорухиным. Там, правда, не первый брак, но очень длительный. Стабильных семей довольно много.

– А ваш стабильный брак – это заслуга писателя Юрия Полякова, который так хорошо все понимает, или вашей супруги?

– Думаю, здесь несколько моментов. Важно, что и я, и моя жена Наталья – мы оба из семей, где никто и никогда не разводился. Отсюда представление о семейной жизни не как об эксперименте, который в любой момент можно прекратить, а как о какой-то кармической предопределенности. Это у нас от родителей…

– А семейные скандалы были?

– А у кого их не было?

– И кто посуду в вашей семье бил?

– Кто бил? Да все били! И жена била, и я бил.

– И сколько же тарелок разбили?

– А я не считал. Но немного. Мы первое время жили бедно, у нас не было излишков, в том числе и посуды… Помню, начались первые размолвки, она бежит к своей матери, моей покойной теще, царствие ей небесное… Та говорит: «Нет уж, вышла замуж – живи». Я бегу к своим – мне от ворот поворот: «Нечего здесь ходить! Женился – живи!» У всех возникают моменты, когда кажется, что все «порвато-разломато»… Проходит неделя – и конфликт выглядит такой ерундой! А потом жена моя отличается терпением и пониманием. Что не сразу пришло. Потому что, когда выходишь замуж за учителя, а затем выясняется, что, оказывается, за поэта… Совсем другие ценности, ритм жизни, окружение, эксцессы…

Случаются, конечно, роковые несовместимости… Но очень многие из моих знакомых, вспоминая первые распавшиеся семьи, жалеют. Говорят, дурацкий был повод! Надо бы переждать, перетерпеть. И второй момент. У меня есть чувство ответственности за семью… Старался заработать побольше. Дать дочери хорошее образование.

– Кстати, сколько у вас внуков?

– Двое. Внучка Люба пяти лет и внук Егор шести. Они любят бывать у нас в гостях.

– Так что же происходит вокруг?

– А происходят драматические вещи: рушатся государства. И семьи. Любой кризис бьет по семье.

– Вы имеете в виду экономический?

– Не обязательно. Исторический, государственный, моральный, религиозный – любой. И большим испытанием для традиционной, сложившейся в советские времена семьи стало изменение экономического уклада. Не многие разбогатевшие внезапно мужчины или женщины сохранили прежнюю семью.

– Просто мода такая – на молодую жену двухметрового роста…

– Почему мода? Это сложный процесс. Отношение к семейным ценностям трансформируется в зависимости от материальных возможностей. Многие семьи в советский период сохранялись, потому что все понимали, что развод – это безквартирье, неустроенность… И вдруг человек становится владельцем заводов, газет, пароходов. И он уже может себе позволить иметь столько семей, сколько выдержит. Даже не материально, а физически и морально.