Юрий Поляков - Желание быть русским

Язык писателей такого масштаба почти не устаревает, а легкий, почти неуловимый налет архаизма придает ему дополнительную красоту и силу, как патина бронзе. Почему? Не знаю. Возможно, одним из признаков большого литературного таланта является особое вербальное предвидение развитие языка. А может быть, слово великого писателя своей мощью определяет движение национального языка? Не знаю… Любопытно, что авторы, ставившие своей главной целью именно развитие языка, «расширявшие» его с бухгалтерским тщанием, забегавшие вперед и оттуда сигналившие «народу-языкотворцу», устаревают со скоростью отбивной, которую забыли положить в холодильник. Обидная и поучительная закономерность.

Горький – один тех немногих писателей, которым идет псевдоним. Первый признак бездарности – неудачный «литературный ник». Талант – это безошибочность выбора, пусть даже и мучительного.

Вы удивитесь, но, миновав проезд Художественного театра, я всегда выхожу на улицу Горького.

Впервые я увидел Людмилу Ивановну Швецову в конце 70-х. Тогда она была еще Людмила, Люда… Председатель центрального штаба пионерской организации. А на груди алел пионерский галстук, и он ей удивительно шел. Нет, не в дамском смысле, хотя она была красивой женщиной с тонким вкусом. Речь о другом. В ту пору в молодежное движение уже набилось немало людей, которые стали комсомольскими функционерами не по зову ищущего сердца, а по чисто карьерным соображениям. И это сразу бросалось в глаза: комсомольский значок на лацкане соседствовал с такой стяжательной физиономией, что невольно становилось тревожно за будущее Советской власти. А вот лицо Швецовой светилась той особенной искренней энергий, той радостью общественного творчества, и к ним удивительно подходил трогательный символ пионерии – галстук. Это отношение к жизни, несмотря на все превратности своей судьбу и участи целой страны, Людмила Ивановна сохранила до конца жизни.

При советской власти мы не были даже знакомы. Но, помню, в пору всепьянейшего ельцинизма я выступил на НТВ в связи к 75-летию комсомола. Тогда многие несли по кочкам покойный ВЛКСМ, сравнивая с гитлерюгендом. Я был среди тех немногих, кто отдавал должное великой организации, не переживший уничтожение СССР. Возражая странному телеперсонажу по фамилии Лобков, я даже сумел произнести краткий панегирик, что в тогдашнем эфире было почти невозможно. Вечером раздался звонок: «Юра, это Швецова. Спасибо вам!». «За что?» «Вы хорошо сказали о комсомоле! Не ожидала…»

«Верность» – вот, пожалуй, ключевое слова, которое приходит в голову, когда думаешь и говоришь об этой замечательной женщине и выдающейся общественной деятельнице нашего поколения, так рано ушедшей. Людмила Ивановна была верна – своей стране, друзьям, соратникам, молодости. Но главное – он была верна себе самой. Надеюсь, там, куда она ушла от нас, это оценят куда выше, чем предателей с церковными свечками в дрожащих руках…

Евгений Евтушенко был выдающимся поэтом, одним из самых ярких во второй половине XX века. Поэты-шестидесятники вернули в поэзию либерально-гражданственные темы и мотивы, царившие, скажем, при Некрасове и Блоке, и утраченные в 1930-е годы. Одновременно шестидесятники обогатили метрический репертуар, напомнив об открытиях Серебряного века и русского авангарда, как до-, так и послереволюционного. Когда они гремели в Политехническом, я был школьником и начинающим поэтом. Должен сказать, их метрика, рифмы, тропы оказали влияние и на мое поколение.

Евгений Александрович принимал необыкновенно активное участие в общественной жизни, обладал редким умением быть в изящной оппозиции к власти. Ссорясь с ней, он не выходя из доверия. Потом некоторые, в том числе Бродский, поставили это ему в вину, называли даже «осведомителем КГБ». Но что значит «осведомитель»? Любой советский литератор, выезжавший тогда за рубеж (а поэт посещал сложные в политическом отношении страны) проходил соответствующий инструктаж: разумеется, его посвящали в некоторые тайны дипломатии. И что? Достаточно вспомнить, как, включив воду, он тайно беседовал с Кеннеди в ванной во время Карибского кризиса. Наверное, американскому президенту объяснили, что сказанные слова будут переданы советским стихотворцем кому следует в СССР. При чем тут осведомительство?

Наше знакомство – отдельная история. В 1985-м году я готовился к выступлению на грандиозном поэтическом вечере в рамках Фестиваля молодежи и студентов. Арена в Лужниках, на трибунах 20 000 человек. На сцене – лидеры многонациональной советской поэзии, гости из соцстран. Даже будущий нобелевский лауреат Боб Дилан приехал с гитарой. Мне, кстати, он тогда не показался. Высоцкий круче! Накануне сижу в ЦДЛ. Вдруг ко мне подходит Евтушенко и говорит грозно: «Потом Вы будете стыдиться, что согласились выступать в Лужниках. Ведь Вас позвали только потому, что Вы секретарь комсомольской организации Союза писателей». Хотя я и был известен в своем поколении как поэт, позвали меня, согласен, именно поэтому. Мероприятие масштабное – нужна гарантия, что от молодежи выйдет человек, который не ляпнет глупость на весь мир. А Евтушенко кто-то успел накрутить, вот он и ринулся на меня. «Почему мне должно быть стыдно? – спрашиваю. – Вы тоже были секретарем той же самой организации. Или нет?» «Я не знаю ваших стихов, – продолжал наступать он. – Говорят, вы даже не умеете рифмовать. У вас вообще книжка-то есть?» Протягиваю ему новый сборник – посмотрите. Полистал, с удивлением поднял глаза: «Умеете. Странно. Вот это прочтите, про Христа».

На вечере я прочел «Ответ фронтовику». Удачно. Стадиону понравилось.

Потом мы изредка общались. Когда я стал главным редактором «Литературной газеты», он часто присылал из Америки стихи, и все шли в печать с колес. Евтушенко ведь! Он отличался колоссальной работоспособностью и феноменальным творческим долголетием на протяжении шести десятков лет. Даже смерть застала его за работой – Евгений Александрович издавал при поддержке московского правительства (попасть в профильную программу ему помогли Лариса Васильева и ваш покорный слуга) многотомную антологию русских поэтов. К сожалению, в последних томах сделан акцент на эмигрантской лирике в ущерб почвеннической традиции. Он хотел быть гражданином Земшара, ощущал себя шире русского мира. С лидером этого направления Юрием Кузнецовым, гениальным поэтом, он так и не нашел точек соприкосновения. Разошелся он и с другом юности, моим учителем замечательным русским лириком Владимиром Соколовым. Былые друзья с усмешкой следили издали за его планетарной суетой.