Юрий Поляков - Желание быть русским

При этом персонажи Вампилова заговорили на узнаваемом языке. Большой писатель всегда приносит в стихи, в прозу, на сцену новую литературную версию современного ему родного языка, меж тем, как его заурядные сверстники тащат в текст разговорный сор, стремительно устаревающий, или, сами того не замечая, заимствуют речевой канон вместе с типажами у драматургов-предшественников.

И не потому, что они ленятся, а просто у них отсутствует орган, ведающий предчувствием языкового будущего, чем обладает от рождения талантливый писатель, интуитивно вылавливающий из вербального потока «золотую норму» своей эпохи. Критики обычно и этого не замечают, но зритель сразу чувствует и принимает новый канон с радостью, потому что на сцене говорят «как в жизни». На самом деле это совсем не так, но в том-то и загадка большой литературы. Потом еще лет двадцать поздняя советская и ранняя постсоветская драматургия говорила языком Вампилова, пока вообще не разучились говорить членораздельно.

А еще Вампилов вернул в советскую драму острый, парадоксальный сюжет, часто восходящий к городскому анекдоту – единственному в ту пору неподцензурному жанру. Диссидентский «тамиздат» в счет не идет, искусство там если и ночевало, то недолго, сбежав от клопов политической нетерпимости. Да, Вампилов увлек зрителя некой раскованностью, свойственной именно тогдашнему андеграунду, но при этом он стремился пробиться в зримую часть культурного процесса, принимаемую и понимаемую людьми. Он ушел, одной ногой уже перешагнув черту, отделявшую безвестность от славы. Если бы не «латунские», впоследствии ставшие вампиловедами, это случилось бы раньше. Должен заметить, яркая сюжетность автора «Случая с метранпажем» нисколько не умаляла сложности конфликта и противоречивости характеров, но зато выгодно выделяла его пьесы на фоне работ тех, кто вообразил, будто провиденциальные заморочки бытия лучше выражать через аморфность, мутность и безысходность событий, разворачивающихся на сцене. Поначалу это был просто прием, и к нему прибегали для наглядной экзистенциальности, сбитые с толку глубиной залегания сюжета у Чехова, а всем тогда хотелось быть Чеховым и Достоевским в одной упаковке. Но со временем не оправдавший себя прием объявили главным признаком современного художественного мышления. И драматурги, точнее люди, пытающиеся писать пьесы, стали напоминать плотников, гордящихся неумением забивать гвозди.

Всегда трудно сказать, чем обернется ранняя смерть большого таланта. Лишит она нас, потомков, неведомых шедевров или убережет от разочарований. Не берусь судить и я, как дальше развивался бы талант Вампилова. Похоже, потенциал у него был огромный. Но всякий художник напоминает чем-то стартовавшую ракету, по мере своего горнего полета «отстреливающую» одну «ступень» за другой. Сколько таких «ступеней» было отпущено автору «Старшего брата»? Жестокость творческого ремесла в том, что никто не ведает этого. Например, очень яркий поначалу сибирский прозаик Вячеслав Шугаев, рассказывавший мне, как на его глазах утонул Вампилов, так и не вырос в крупного писателя, хотя имел для этого все задатки. Почему? «Горючка» кончилась? Не хватило «ступеней», которые отпускает каждому неведомый Генеральный конструктор?

Впрочем, Грибоедову была отпущена всего одна «ступень», но какая!

На 83-м году скоропостижно в расцвете сил умерла Лариса Николаевна Васильева.

Нет, я не оговорился – до последнего момента она поражала своей космической энергией, жизнелюбием, разнообразием творческих интересов и планов. Она была человеком уникальной витальной силы, закованной в железо самодисциплины.

– Юра, вы обливаетесь утром холодной водой?

– Да вот как-то…

– Надо. Каждый день. Лучше на снегу.

Лариса Васильева пришла в отечественную литературу в конце 1950-х, когда на советском Парнасе было тесно от гениев. Ее первую книгу «Льняная луна» сразу же заметили, а автора, молодую темноволосую красавицу призвали на пир великих. Ее любили классики – Леонид Мартынов, Николай Тихонов, Сергей Наровчатов… Восхищенные слушатели на руках выносили ее из Политехнического музея. В ее строках высокая культура стиха серебряного века соединилась с социальной бодростью советского мироощущения:

Иная Васильева явилась читателю в книге «Альбион и тайна времени», в которой она рассказывала о своей жизни в Англии, куда уехала работать вместе с мужем-журналистом Олегом Васильевым, кстати, основателем издательства «Вагриус». Это была, прежде всего, блестящая проза, но и в то же время – пристальный, умный, незашоренный взгляд на англо-саксонский мир, которого нам так не хватает и сегодня.

Феноменальный успех имели книги о кремлевских женах и детях. Выросшая в семье генерала, Васильева изнутри знала мир советской элиты, и ее рассказ о судьбах людей, подхваченных смерчем большой политики, взволновал миллионы читателей. Лариса Николаевна писала много и легко, любила эксперимент, даже мистификацию. Мало кто знает, что она соавтор продолжения «Войны и мира».

Но при этом Васильева была глубоким мыслителем, старавшимся постичь незыблемые метафизические основы меняющегося мира. Особенно ее влекла космическая природа женского начала, она много размышляла и писала о месте женщины в социуме, в истории, в том числе в отечественной. Иногда мы спорили с ней о современной России, и она неизменно сетовала на то, как мало у нас женщин во власти. «Мужчина пользуется властью, как воин, а женщина, как мать», – говорила она.

В 1983 году с «Книги об отце», выдающемся военном инженере Николае Кучеренко, началась ее подвижническая работа по увековечиванию памяти о тех, кто создал чудо военной техники 20 века – Т-34. С 2001 года она возглавляла созданный ею же музей знаменитого танка на Дмитровском шоссе. Там мы и простились с Ларисой Николаевной.

Несказанная утрата! Конечно, остались книги, которые будут читать. А чем талантливее писатель, тем большая часть его личности остается в произведениях. Васильева была очень талантлива. Но как писал ее старший товарищ по поэтическому цеху Александр Твардовский: «…и все же, все же, все же…»

На 68-м году земной жизни скончался поэт и прозаик Владимир Нежданов. Прихожане храма Рождества Пресвятой Богородицы в Солнечногорском районе знали его как отца Владимира (Котова), который служил там сначала диаконом, а потом и священником двадцать лет. За оградой церкви его и похоронили.