Захар Прилепин - Истории из лёгкой и мгновенной жизни [litres]

Но эти простые вещи надо взрослым детям объяснять. Маленьким детям такие истины ещё ни к чему.

Сидим с дочерью на кухне, кормлю её – и по лицу понимаю, что доедать свои макароны с помидорками и сырком она скоро раздумает: надоело жевать, хочется пойти и покатать куклу в машинке, это интереснее.

Тут, естественно, приходит на помощь Баба-яга.

Очень спокойно, совершенно серьёзным тоном я начинаю излагать дочери свои аргументы.

– Опять приходила Баба-яга и просила дать ей мою дочку. Поиграть с ней, погулять, покатать её…

– В ведре? – заинтересованно и настороженно спрашивает дочь.

– Ну да, в ступе.

Она кивает головой: да, в ступе, поняла.

– Я считаю, – продолжаю я, отправляя вилку, обмотанную макаронами, в готовно открывшийся роток, – что такие прогулки нам не подходят. Я так и сказал Бабе-яге.

Дочь жуёт и, доверяя мне всем своим существом, смотрит на меня широко раскрытыми глазами.

– Я сказал ей… – продолжаю. – Бабка! Зачем ты нам нужна?! – Здесь я поворачиваю голову в сторону окна, словно эта самая бабка стоит там: с моего места виден двор и крыша сарая напротив, а с места дочери двор не виден, и она с восторгом косится в ту сторону, куда смотрю я, но привстать с места, чтоб проверить наличие бабки, не решается.

– Во-первых, – говорю громко, в расчёте на бабку, – у тебя костяная нога! Это очень неприятно. У моей доченьки ножки розовые, прекрасные, а у тебя – костяная и противная. – В ход идёт очередная вилка макарон, украшенная миниатюрным ломтиком помидорки.

– Во-вторых, бабка, – поворачиваю я голову к окну, – ты собираешься летать на ступе. Ты думаешь, это безопасно? У тебя там нет ремней, чтоб пристегнуться. Ты слепая уже, ничего не видишь. А скорость большая. Моя дочка может простудиться. Что, если с неё слетит шарфик или шапочка? Она же замёрзнет, простынет! А?! – Дочка жует и кивает: да, я же простыну. Простыну, папочка!

– Наконец, в-третьих: а если она выпадет из ступы? Она же может упасть на дерево, например, на ёлку, и ободраться. А если падение случится прямо в снег? Папе придётся идти и искать дочку в снегу, раскапывать! А если она упадёт сверху на медведя, который лёг спать? Он же проснётся, напугается, заревёт, побежит по лесу, сломает по дороге дерево головой. На дереве сидит ворона, она тоже напугается, уронит червяка из клюва. Червяк упадёт вниз и тоже напугается. Сплошной непорядок!

Дочь внимательно следит за всеми лесными происшествиями, то начиная улыбаться, то переставая: всё-таки слишком много событий, которые нужно успеть осмыслить.

– А ты же, старая, не заметишь, что дочка моя выпала. Будешь там кружить и метлой своей размахивать. Кому это нужно? Никому не нужно!

Дочь крутит головой: нет, это нам не нужно.

– А песни какие ты поёшь, Яга? Голос скрипучий, противный. – Здесь я начинаю петь за Бабу-ягу, не забывая про макароны; Баба-яга у меня получается отменно, это не за принцессу петь. – Кто тебя захочет слушать? Никто! Нам такие песни не нужны! Мы любим хорошие песни! Про зайчика! Про медвежонка! Про маму! А ты про что поёшь? «Я Баба-яга, у меня костяная нога! Я летаю в ступе, варю крысу в супе!»

Дочь, скорей дожёвывая, хочет мне напомнить, какие именно она знает песни. Она знает много песен, а по утрам даже сочиняет их сама. Сегодня, например, я слышал из своей комнаты, как она носила куклу с ангельскими крыльями туда-сюда и от её лица высоким старушечьим голоском пела: «Лечу я большими снегами, и нет у меня никаковыва пути!»

По-моему, это гениально: в этом двустишии заключена вся метафизика русской жизни. Слово «никаковыва» подчёркивает великую печаль нашей судьбы.

– Поэтому, бабка, – завершаю я, – лети-ка ты сама куда хочешь, а дочку мы тебе не дадим на прогулку. У моей доченьки есть мама, – дочь кивает, – папа, братик, ещё братик, сестрёнка, дедушка Серёжа, бабушка Таня, собака Шмель, рыжий кот… ей такие друзья, как ты, Костяная Нога, не нужны. Лети к медведю, может, он с тобой покатается. Смотри, чтоб у тебя ступа не развалилась только.

Тарелка уже пустая. Надо было побольше положить.

– Лети, поняла?! – кричу я в окно.

Дочь кивает и смотрит на меня: улетела?

– Улетела, – киваю.

Дочь хватает стул и с грохотом тащит его к окну. Проверять: улетела ли. Действительно, никого нет. Значит, улетела. Значит, папа не обманул.

Про полёт медведя в ступе расскажу в другой раз. На ужин жареная картошка с курицей. Медведь пригодится.

Дочь, наверное, думает, что она живёт в сказке.

Нет, в сказке живу я.

Хорошо в Индии… в городе, название которого содержит букв пятнадцать, – когда смотрел на билет, подумал, что это опечатка, и по ошибке мне три раза подряд набили один и тот же пункт прибытия. Но потом обнаружил это длинное, как гусеница, название на табло вылета.

Только очень неторопливые люди могут называть так города.

В Индии ласково. Там море, там такие волны кудрявые, и там местные жители – молодые индийцы – вообще не плавают. Они – прямо в джинсах и рубахах – заходят в воду и стоят возле берега, совсем по-детски толкаясь и плеща друг на друга водой. Я спросил: может, они плавать не умеют? А мне говорят: да, многие не умеют. Представляете, жить у моря – и не уметь плавать? Удивительные люди.

Зато они – по крайней мере, на том пляже, где мы были, – не косятся на белых девушек. В лучшем случае, если девушка загорает одна, они могут как бы невзначай рядом с ней оставить тапки или там кепку, хотя кепки они не носят и солнечного удара не боятся, ну, что угодно оставить – чтоб можно было так же невзначай вернуться. Но всё равно не пристают, не заговаривают – очень тактичные, улыбаются. Выдержка их безупречна.

Нравы там до сих пор крайне серьёзные, девушки, мягко говоря, не очень доступны для своих сверстников – и уж тем более они не носят таких легкомысленных одежд, как наши спутницы, – и тем не менее индийцы изо всех сил стараются удержать взгляд и не смотреть, не смотреть, не смотреть, какое там сливочное, молочное, теплокровное, манящее чудо загорает в каком-то немыслимом купальнике, который если взвесить – он грамм на тридцать потянет максимум.

Они очень радушны, эти индийцы, – когда обслуживают в кафе. Они очень приветливы – когда встречаются на улице. Я – наверное, нужно уточнить, – говорю всё-таки о специальных, так сказать, туристических местах – потому что в Центральной Индии публика, конечно, другая и, прямо говоря, на редкость порой приставучая. Но мы в этот раз были не в Центральной Индии, а на самом её юге.

За индийцами очень забавно наблюдать. Они, наверное, тоже над нами смеются, но мы этого не замечаем.

Помню, сидим в кафе, на втором этаже, – кафе над обрывом, много ниже море, – а на дорожке возле кафе двое или трое парней лет двадцати пяти перекидываются мячом. Маленьким таким мячиком. Их настолько забавляла эта бесхитростная игра! Я уже лет тридцать так весело ни во что не играл.