Александр Крон - Дом и корабль

- Зачем? - вырвалось у Мити.

- Грязная, - пояснил Селянин. - Не печальтесь, этим добром забиты все комиссионки, просят гроши, и никто не берет. - Он разлил пиво по чашкам.

Пока Селянин возился, Митя думал: «Есть же люди, которым всенародное бедствие не портит настроения; не будь блокады, этот человек не ощущал бы себя таким всемогущим. Есть что-то все-таки в нем хамоватое…»

- Будьте здоровы, Дмитрий Дмитрич, - сказал Селянин проникновенно. - Меня многие считают хамом, и, вероятно, не без основания, так что если я пью за ваши успехи, то не потому, что этого требует хороший тон, а потому, что вы мне в самом деле правитесь.

Митя смущенно улыбался. Стоило Селянину косвенно покаяться, и накипавшее раздражение как будто улеглось.

- Я слов на ветер не бросаю, - продолжал Селянин, выдержав паузу, он не торопился закончить тост, и Митя с застывшей улыбкой держал свою чашку на весу. - Единственный ваш недостаток - молодость, что, как известно, поправимо. А впрочем, не всегда - есть люди, которые до седых волос продолжают ходить в коротких штанишках. Пью, Дмитрий Дмитрич, за то, чтоб с вами этого не случилось.

Жидкое блокадное пиво в соединении с выпитой ранее водкой образовало взрывчатую смесь. Действие этой смеси на первых порах не ощущалось, Митя держался бодро и отлично все понимал, ослаб только контроль. Не видя перемен в себе, Митя сразу подметил перемену в Селянине: товарищ военинженер был красен, возбуждение боролось в нем с утомлением, откинувшись на спинку дивана, он таким тяжелым, изучающим взглядом глядел на своего гостя, что Мите стало не по себе, он отказался сесть на предложенный ему детский стульчик и начал расхаживать из угла в угол. Ему очень хотелось вернуться к разговору о Тамаре, причем он сам не знал, что ему хочется услышать о ней - хорошее или дурное. Но Селянин не хотел говорить о Тамаре, он хотел говорить о Горбунове. Несколько минут они бродили вокруг да около, заговаривая обиняками, - это напоминало начало боксерской схватки, когда противники прощупывают один другого. Наконец Митя все-таки не выдержал:

- Послушайте, мы же условились не говорить о Викторе Ивановиче. Я его люблю, уважаю и не понимаю, что вы имеете против него. Что он вам сделал?

- Решительно ничего. Мне он противен как тип. Не люблю болтунов. Не люблю людей, которые чванятся своими золотыми нашивками и черными просветами. Он, видите ли, кадровый, строевой, водоплавающий, носитель морских трррадиций… Это правда, что он себя офицером называет?

- Почему же только себя?

- Ах, оставьте… Я для него - береговая крыса, военный чинуша, тыловой бюрократ, короед. А между прочим эти предрассудки пора бросить, в современной войне сам черт не разберет, где хлябь, где твердь, где фронт, где тыл. Хотите знать, лейтенант, почему страна выстояла против блицкрига?

- Почему?

- Скажу. А выстояла страна потому, что к началу войны она, как огромная бочка, была скреплена железными обручами аппарата. Потому что десятки тысяч таких береговых крыс, как я, связанных подчинением и отчетностью, ни на секунду не переставали заниматься своим делом.

- Писаниной, - усмехнулся Митя.

- Да-с, в том числе и писаниной. Продолжали отчитываться перед высшими инстанциями и подтягивать низшие, брать на учет и составлять списки, рапортички, обзоры и объективки, короче говоря, заниматься всем тем, что вы, в своем легкомыслии, называете бюрократической возней. Чему вы смеетесь?

- Честное слово, вы тут ни при чем, просто смешной случай. Осенью, в самый разгар наступления, является к нам на кронштадтскую базу корреспондент. Шрапнель визжит, штурмовики летают прямо на бреющем, все попрятались по щелям, по двору - только бегом и ползком. Приходит час обеда, корреспондент к начхозу: нельзя ли подкормиться? «Аттестат!» Корреспондент предъявляет. «Не годится». - «Почему?» - «Надо две подписи и печать чтоб гербовая была, а у вас подпись одна и печать треугольная. Вот будет отбой, я схожу к командиру базы и согласую вопрос». - «А если отбоя до вечера не будет?» - «Это, говорит, дело не мое». Подводники услышали и вступились, до того застыдили беднягу, что тот взял аттестат и куда-то сгинул. Через минуту выглянули и видим картину: шрапнель так и свищет, а наш бюрократ с аттестатом в зубах ползет по-пластунски через весь двор…

- Это зачем же?

- За резолюцией. Чтоб перестраховаться.

Селянин посмеялся снисходительно:

- Вот тут-то мы с вами и расходимся. Попадись вам этот бюрократ, вы бы его разнесли.

- А вы?

- А я наградил бы.

- Шутите?

- Нисколько. За верность идее. Раз не положено - точка. Негибок, зато надежен. Серость не всегда недостаток; чтоб выписывать аттестаты, Спиноза не нужен. А вот такие многорассуждающие господа, как ваш друг и начальник…

- Откуда вы знаете, как он рассуждает?

- Говорю, - значит, знаю. У него ведь что ни спроси - на все собственное мнение.

- Разве это плохо? Не обсуждаются только приказы, а пока приказ не отдан…

- Знаем, проходили. Оно и видно, что вы еще зеленый.

- Не понимаю. Устав один для всех, для желтых и для зеленых.

- Послушайте, лейтенант, - сказал Селянин почти сердечно. - Смешно, что я - штафирка - должен разъяснять вам, что такое дисциплина. Если вашему патрону угодно забавляться и считать себя офицером - пожалуйста. А вот я - солдат. Я не рассуждаю. Рассуждать хорошо, когда ты в курсе дела. Это в девятнадцатом веке каждый обыватель мог судить и рядить о политике - теперь все засекречено, и никто, кроме считанных людей у перископа, не знает толком ни бюджета, ни международной ситуации. Кто смотрит в глазок - тот видит, остальные слушают и репетуют. Голубчик, - он даже привстал, - наше время не терпит оттенков: либо ты доверяешь и подчиняешься, либо при любом повороте вылетаешь из тележки. Я - доверяю. Если каждый солдат начнет задавать вопросы - толку не будет. Я и не задаю. Принесите мне сейчас бумагу и скажите: «Это ваша статья, ваша декларация, ваше заявление, так надо, текст согласован», - и я подпишу не читая. Скажите мне: «Этот симпатичный товарищ вреден нашему обществу», - и я его не пощажу. Я солдат и не имею никаких точек зрения, кроме официальной, все высокие материи я передоверил моему государству и нисколько не стыжусь, что я только исполнитель. Поверьте, хорошие исполнители стоят дороже и встречаются реже, чем таланты, новаторы и энтузиасты.

Перед этим неожиданным напором Митя чуточку растерялся. Но сдаваться ему не хотелось.

- А о низких материях вы тоже не думаете? - спросил он сердито. - Тоже передоверяете?

- Что вы называете низкими материями?

- Да вот хотя бы харчи. Паек вы тоже любите солдатский? Или предпочитаете генеральский?

Селянин захохотал.

- Зло сказано! Что ж, плох тот солдат, который не умеет о себе позаботиться. Наше общество - армия на марше - награждает и наказывает, все полной мерой, но сделанного не переделывает и отстающих не подбирает, так что поспевай к раздаче и следи сам, чтоб не выпасть из тележки.