Александр Крон - Дом и корабль

- Да, уж вы из тележки не выпадете…

- Что вы этим хотите сказать? - спросил Селянин с неожиданной строгостью.

Митя удивился.

- Ничего особенного. Что у вас, как видно, слово с делом не расходится…

О тележке он в самом деле сболтнул без всякой задней мысли. Но, увидев строгие - а за строгостью испуг - глаза Селянина, он ощутил легкий толчок, вроде слабого электрического разряда. От этого толчка заработало дремавшее воображение, которое сразу же повело себя крайне разнузданно. Оно без всяких видимых оснований, но в хорошей реалистической манере нарисовало Семена Владимировича Селянина в кузове грузовика. Картина получилась настолько яркой, что Митя перепугался. Боясь, что Селянин прочтет его мысли, он нарочно занялся едой. Икру он мазал таким тончайшим слоем, что Селянин прыснул:

- Вы что, всегда такой деликатный? Икра существует, чтоб ее ели. Мажьте как следует. И прислушайтесь к дружескому совету - поменьше вылезайте со своим мнением и никогда не оставайтесь в меньшинстве. А когда начальство спрашивает - подумайте и постарайтесь угадать, что именно от вас хотят услышать.

- Это что же - из жизненного опыта?

- Конечно. Мне, например, было бы очень неприятно узнать, что тот же Соколов слушается меня только потому, что мои слова облечены в форму приказа, а в душе критикует и осуждает.

- Значит, он должен быть с вами всегда и во всем согласен?

- Нет. Я в это просто не вхожу. Заботясь о согласии, вы тем самым уже допускаете возможность несогласия. Чтоб преодолеть несогласие, нужно убеждать и разъяснять, а на это не всегда есть время и охота. Вот почему я предпочитаю людей сообразительных и не обремененных собственными взглядами.

Он опять захохотал, довольный, что сказал парадокс.

- А от меня командир требует совсем другого, - сказал Митя.

- Ваш командир гораздо хитрее, чем выглядит. Игра в самостоятельность и независимость - это чаще всего только способ набивать себе цену.

Митя рассердился:

- Вы всё говорите: «знает цену, не знает цены, набивает цену»… Послушать вас, так на каждого человека надо навесить ярлычок, как в магазине.

- А что вас так удивляет? Божко - военврач, и Бурденко - военврач, но цепа им разная. Мысль о равенстве людей - типичная буржуазная утопия.

- Буржуазная?

- Ну, идеалистическая. Все это выдумали разные там Фурье и Сен-Симоны. Я как-то читал - забыл, как называлась книжонка, - про эти самые ихние фаланстеры. Меня чуть не стошнило. Мне показывали одно место в «Капитале», где Маркс здорово выдает за эти дурацкие фантазии.

Митю очень подмывало возразить, но, к стыду своему, он ничуть не лучше Селянина помнил, как называлась книжонка про фаланстеры и о каком месте у Маркса шла речь.

- Я лично представляю себе дело таким образом, - продолжал Селянин, усевшись поглубже и расстегнув душивший его ворот кителя. - В различное время ценность людей определяют различные факторы. Когда-то - сила, позднее - деньги, а нынче - положение. Не перебивайте, положение в обществе, каковое, в свою очередь, зависит от степени полезности или ответственности выполняемой ими работы. Порядок этот представляется мне наиболее разумным, ибо в нашем обществе положение не передается по наследству, и таким образом человек всего добивается сам. Что вас тут не устраивает?

- Начнем с того, что ценность и цена - не одно и то же.

- Деньги - всеобщий эквивалент.

- Есть вещи, которые за деньги не купишь.

- Например?

- Мало ли. Любовь, дружбу, честь, свободу, человеческую жизнь. - Обрадовавшись обилию подвернувшихся примеров, Митя решил перейти в наступление. - Может быть, вы мне скажете, сколько стоит человеческая жизнь?

- Скажу. Недорого.

Селянин от души хохотал, и Митя, морщась, выжидал, когда он перестанет. У Селянина была неприятная манера смеяться прямо в лицо собеседнику, он скалился и подмигивал, как бы приглашая признать свое поражение и посмеяться над собственной дуростью. Митю это все больше раздражало.

- Играете словами? А я серьезно…

- А если хотите серьезно, взыскующий истины юный лейтенант, то спросите продовольственников. Они вам скажут, что существует эквивалент еще более всеобщий, чем так называемый презренный металл. И скажут совершенно точно в переводе на граммы и калории, сколько стоит в осажденном Ленинграде человеческая жизнь. Если завтра вы схватите воспаление легких, аспирин и липовый цвет вам вряд ли помогут, и цена вашей жизни будет предметом серьезного обсуждения в Санупре, ибо двадцать доз импортного пенициллина стоят энное количество золотых долларов. Спросите судью, на какую сумму надо украсть, чтоб получить пулю, и он вам ответит. Не только война, любое крупное строительство наряду с прочими тратами связано с расходом человеческих жизней, и никому еще не приходило в голову прекратить уличное движение только потому, что оно влечет за собой неизбежные жертвы.

- Все равно, деньги не могут ни воскресить, ни возместить…

- Воскресить - нет, а возместить могут. Вспомните древнее русское право - за убийство платили виру. А в Америке безработные страхуют свою жизнь в пользу семьи - и прыгают под колеса. Я преклоняюсь перед героями, но, рискуя оскорбить ваше целомудрие, позволю себе напомнить вам, что за героизм платят. Причем не только орденами, монументами и прочей символистикой, но и самыми пошлыми деньгами - за каждый сбитый самолет, за каждый утопленный транспорт. А наряду с этим имеются заградительные отряды, полевые суды и тому подобное, так что многие герои - это люди, трезво выбравшие между перспективой получить пулю от своих и возможностью поставить на свое число и выиграть. При удаче можно выиграть больше, чем ты стоишь, а это всегда соблазнительно. Героизм вообще дело чрезвычайно темное: то, что по одну сторону фронта кажется героизмом, по другую выглядит совершенно иначе. Вражеский разведчик - всегда шпион. Считается аксиомой, что свобода дороже жизни, но еще никто мне не мог объяснить, почему же везде в качестве высшей меры наказания принято лишение жизни, а не свободы. Вы - юноша, жаждущий подвига, и боже меня сохрани от мысли охладить ваш пыл. Я только хочу, чтобы вы трезвее смотрели на вещи, иначе вы пропадете ни за грош или будете работать на дядю, который охотно распишется за вас в графе, где герои пишут сумму прописью, а вы даже не будете подозревать, что такая графа существует.

Митя угрюмо молчал. Все, что говорил Селянин, вызывало у него глухой протест, но он не умел облечь свое неприятие в четкие уничтожающие формулы, селянинский апломб его подавлял.

- Вы скажете: любовь, - продолжал, посмеиваясь, Селянин. Он угадал, Митя думал о Тамаре. - Откинем сразу любовь продажную. Не думайте только, что от любви законной, чистой и даже возвышенной ее отделяет такая уж непроницаемая переборка. Это ведь только в театрах красивая девица любит бедного студента, а нужда гонит к пожилому и состоятельному. Пустяки. В восьмидесяти случаях из ста девица вообще не любит бедного студента, субъект в обтрепанных штаниках ее попросту не волнует. Женщины очень чувствительны к власти и успеху, и не надо их так уж осуждать за это. Будьте объективны и признайте, что девица ничем не хуже бедного студента; он ведь тоже себе на уме, хочет, чтоб его полюбила первая красавица, причем исключительно за его душевные качества. Вот взял бы да и полюбил некрасивую за эти самые качества - так нет, красоту ему подавай! - Он ткнул пальцем в Митю, как будто Митя и был тот бедный студент. - Конечно, ни красоты, ни ума в лавочке не купишь, но коль скоро они могут являться достоянием, то имеют и соответствующую цену.