Александр Крон - Дом и корабль

- Потому что мне жаль вас. Вы способный парень.

- Откуда вы знаете, какой я?

- Я никогда не говорю того, чего не знаю, - отрезал Селянин. - И я глубочайшим образом убежден, что не будь вы по своей психологии обыкновенным бобиком, ваше имя уже сегодня гремело бы на весь флот.

Это глубочайшее убеждение столь мало соответствовало тому, что думал о себе сам Туровцев, что он сразу заподозрил издевку. Поэтому он вяло отшутился, в том смысле, что Военный Совет никак не может решить - присвоить ли имя лейтенанта Туровцева бригаде подводных лодок или назвать его именем какой-нибудь новый крейсер.

- Можете шутить, я говорю серьезно. Я знаю совершенно точно, что идея «письма Н-ского корабля» принадлежит вам. В наших условиях это значит найти золотоносную жилу. Напади на эту жилу не такой лопух, как вы, он бы превратил ее в Колорадо: «Весь флот должен подхватить почин лейтенанта Туровцева»… Конечно, само собой это не делается. Как-то больше принято, чтоб почин исходил от командира корабля или, наоборот, снизу, от какого-нибудь чумазого моториста, этакого народного умельца…

- Вы не в курсе дела, - сказал Митя. - Почем вы знаете, кто придумал письмо?

- Говорю, - значит, знаю. А впрочем, это не столь важно, кто фактически его придумал - вы, командир корабля или старшина Тютькин, - это знают три десятка людей, важна официальная версия, которая доступна тысячам и служит для них путеводной звездой. Фамилия у вас хорошая, а впрочем, постойте: «Туровцевское движение, туровцевцы»… - Он произнес это раздельно, прислушиваясь к каждому слогу. - Одно «це» лишнее. «Горбуновцы» - лучше. Короче говоря, вы оказали своему патрону крупнейшую услугу, и этого вполне достаточно, чтоб он вас недолюбливал.

Митя рассмеялся.

- Это вы уж загнули, мастер.

- Ничуть. Все мы, грешные люди, недолюбливаем тех, кому чем-нибудь обязаны. И еще пуще - тех, которым мы причинили зло.

- Которые нам, - мягко поправил Митя.

- Которым мы, - упрямо повторил Селянин. - Так или иначе - вы показали себя нужным человеком на лодке. В этом ваша сила, но это же может стать вашей слабостью, если вы не сумеете себя поставить. Никто не любит делить авторитет и держать рядом с собой человека равного. Это могли себе позволить только венценосцы. Ваш шеф еще котируется, но уже вышел из полосы везения…

- Бросьте. Никаких таких полос в природе не существует.

- В природе - нет. А на службе действует закон маятника. Мне не хочется вас огорчать, но ваш друг и начальник уже прошел через высшую отметку и теперь катится на убыль.

- Да ну вас! - закричал Митя. Ему показалось, что он отчасти проник в смысл туманных пророчеств Селянина, и он вновь обрел боевой задор. - Вы напрасно стараетесь научить меня уму-разуму. Не в коня корм. И запомните: лавировать я буду в море. А на берегу предпочитаю прямые пути. Они короче.

- Не всегда. Прямые линии хорошо чертить на бумаге, в жизни они почти не встречаются. Хотите ходить только прямыми путями? Тогда будьте безупречны. Вы, случайно, не святой?

- Нет, конечно.

- То-то что нет. А раз так - вы уязвимы. Послушайте меня, мальчик, - в голосе Селянина прозвучала настоящая сердечность, - не поддавайтесь на звонкие фразы. Лавировать необходимо. Никто не знает этого так, как мы - хозяйственники. Хозяйственник должен быть всегда на коне, он должен держать всех - начальников и подчиненных - в убеждении, что никто на его месте не даст больше. За это ему прощается многое: произвол, обход законов…

- Почему их надо обходить?

- Потому что закон все упрощает, а жизнь сложней. Я совсем не хочу, чтоб вы стали интриганом. Это у вас и не получится. Но не будьте неудачником. К неудачникам легче всего подобрать ключи. Граница между добром и злом не так непроходима, как это кажется прекраснодушным молодым людям, любое явление может быть подвергнуто рассмотрению в различных ракурсах. Допустим, вы бережно храните кавалерийскую шашку, доставшуюся вам в наследство от дядюшки - героя гражданской войны. В зависимости от освещения этот факт можно расценивать и как верность героическим традициям, и как незаконное хранение оружия. Некоторые вполне безобидные обстоятельства вашей личной жизни, в зависимости от ваших успехов, могут быть трактованы и как прихоть героя, и как бытовое разложение… Да вы не волнуйтесь, - добавил он, усмехнувшись.

Митя нисколько не волновался, но в том, что Селянин счел нужным его успокаивать, он почуял угрозу.

- Мне беспокоиться нечего, - сказал он грубо. - Кажется, я вам уже докладывал, что со мной надо разговаривать попроще. Вы, наверно, умнее и опытнее меня, но, что бы вы ни говорили, я продолжаю думать, что, помимо обстоятельств, существуют еще честь и дружба. Вы, конечно, сразу же спросите меня, с чем это едят, и я не сумею дать подходящего определения. Послушать вас, так дружба - это отношения между людьми, которые в равной степени могут быть полезны один другому…

- Не так плохо, - спокойно сказал Селянин. - Делаете успехи.

- А как же тогда быть с дружеской поддержкой?

- Надо учитывать закон маятника. Сегодня я поддержу тебя, завтра ты поддержишь меня. Поддерживать друзей надо, но, конечно, до разумного предела. Если человек себе враг и увлекает вас в пропасть, надо иметь мужество от него вовремя отказаться.

- Как же вы потом посмотрите ему в глаза? - Этим вопросом Митя очень рассчитывал смутить Селянина, но тот только усмехнулся и ничего не ответил. Усмешка значила: «На дурацкие вопросы не отвечаю», и Мите пришлось самому угадать ответ.

- Разве я не прав? - невинным тоном осведомился Селянин. - Диалектика как раз и учит…

- Подите вы с диалектикой, - свирепо сказал Митя, - у вас диалектика вроде ухвата - удобно горшки переставлять.

Селянин приготовился хохотать, но раздумал.

- Это вы что же - сами придумали?

- По-вашему, я только чужими словами и говорю?

- Не сердитесь. Вы мальчик из интеллигентной семьи. Где вы могли видеть ухват?

- Я мальчик из предместья. Из фабричного села.

- Вот как? Быстро же вас теперь полируют.

- Слушайте, Семен Владимирович, - вдруг сказал Митя, - вы в коммунизм верите?

Селянин посмотрел удивленно: «Что за вопрос?»

- А вот теперь вы не обижайтесь. Ну, скажите - верите?

- Верю, разумеется.

- Почему «разумеется»? А точнее? Как вы себе это представляете?

- Так же, как Карл Маркс и Фридрих Энгельс. Каждому по потребностям.

- Короче говоря, много харчей и шмуток. А люди? Останутся такими, как были?

- Нет, зачем же. Люди тоже изменятся. Сытому человеку незачем красть и убивать. Наступит золотой век, до которого вы, может быть, и доживете, а я нет.

- Ну, а если в этом золотом веке начнутся перебои с харчами - что же, люди опять вцепятся друг дружке в глотки?

- Откуда взяться перебоям?