Александр Крон - Дом и корабль

Стук в дверь заставил их отпрянуть.

- Это ты, Николай?

- Нет, это я, Тамара Александровна.

Голос - уверенный, звучный - показался Мите знакомым.

- Извините, что без звонка, - добродушно сказал Селянин, протискиваясь в комнату. - Телефон-то, оказывается, выключен. До Победы, как теперь говорят. А я не могу ждать до Победы, для меня это слишком долго. Кажется, старый знакомый? Здравствуйте, лейтенант.

Он сделал Мите ручкой.

- Помнится, я забыл у вас свой карманный прожектор, - продолжал он, садясь. Шинели он не снял, но расстегнулся и размотал кашне. - Я без него слеп, как крот, - пояснил он, получив свой фонарь. - Производим учет материальных ценностей, приходится ходить по складам, где сам черт ногу сломит…

Тамара и Митя промолчали.

- А впрочем, знаете что, - сказал Селянин. Холодный прием его нисколько не смущал. - Оставьте его себе. Предчувствую, что он вам еще пригодится. Батарейка сдает, - он помигал фонарем, - но это не страшно. Скажу Соколову, чтобы он завез вам десяток на запас, до весны вам хватит.

Митя сидел нахохлившись. Ему было неприятно вторжение Селянина, неприятно, что Тамара приняла подарок и позволяет этому чужому человеку сидеть и растабарывать, в то время как под лейтенантом Туровцевым горит земля. Он приготовился отвечать Селянину крайне сухо и решительно оборвать при первой попытке взять покровительственный тон.

Но Митя недооценил противника.

- Я очень рад, что встретил вас сегодня, - сказал вдруг Селянин, круто повернувшись всем корпусом к Мите и глядя на него в упор своими большими холодными глазами.

- Меня? - пролепетал Митя. Ему хотелось, чтоб «меня» прозвучало иронически, но ничего не вышло - удивление съело иронию.

- Именно вас, - веско подтвердил Селянин. Он улыбался ласково и насмешливо, забавляясь Митиным недоумением. - Объясню. Дело в том… - Он вынул большой портсигар из тисненой кожи и вопросительно посмотрел на Тамару.

Тамара кивнула.

- Дело в том, - повторил он, неторопливо размяв папиросу и прикурив от Митиной трубки, - что я очень виноват перед Тамарой Александровной. Выяснилось, что мой приятель - пошлый дурак и не умеет себя вести в приличном обществе. Я и раньше догадывался, что он болван, но не представлял себе размеров бедствия. Полагаю, что я поступил правильно, избавив вас от его запоздалых извинений, извиняться должен я. Так что, не будь у меня этого предлога, - он помигал фонариком, - я все равно заехал бы к Тамаре Александровне, чтобы вымолить прощение. Второй человек, мнение которого мне не безразлично, - это вы. Меня мало беспокоит, что думает мой старый знакомец доктор Божко, но мне почему-то не хочется, чтоб у вас составилось обо мне ложное представление. Вот почему я считаю своим долгом извиниться также и перед вами. Извините великодушно.

Он, улыбаясь, протянул Мите свою крупную выхоленную руку, и Мите ничего не оставалось, как пожать ее.

- Удивительная психика вырабатывается у этого рода субъектов, - продолжал Селянин, шире распахнув полы шинели и стягивая кашне. - У его папы в нэповские времена на Вознесенском проспекте было нечто вроде кондитерской, сын это помнил и был тише воды, ниже травы. А теперь он почти бог, потому что только лицо, облеченное божественной властью, может в осажденном Ленинграде дать записку на литр водки. Может дать, может и не дать. А водку во время войны пьют все - мужчины и женщины, матросы и адмиралы, грузчики и академики. И постепенно у человека создается превратное представление о своем месте в обществе, ему искреннейшим образом начинает казаться, что он могуч, мудр и неотразимо прекрасен.

- А по-моему, - свирепо сказал Митя, - ваш приятель просто-напросто вор.

- Вор? - переспросил Селянин, не замечая вызова. - Зависит от взгляда. Наш друг Георгий Антонович был бы очень оскорблен вашим мнением, ибо в сфере денежных расчетов я не знаю человека щепетильнее. Уверяю вас, он не способен украсть даже пуговицу и аккуратнейшим образом заплатил по твердым государственным ценам за каждую выпитую нами здесь бутылку и за каждый съеденный круг колбасы. Он честный советский торговец.

- Но… - заикнулся было Митя.

- Не спешите, я сам подхожу к «но». Вы ясно представляете себе разницу между торговлей и распределением?

Митя замялся.

- Бравому моряку оно и ни к чему. В таком случае разрешите старой береговой крысе маленький урок политэкономии. - Селянин снял шинель и пригладил седеющие волосы. - Как известно, мы с вами находимся на той стадии социалистического развития, когда общество еще не может удовлетворить всех «по потребностям» и вынуждено делить все находящиеся в его распоряжении материальные блага «по труду». В связи с этим мы сохраняем унаследованное от предыдущих эпох денежное обращение. В нормальных условиях советская торговля вполне удовлетворяет запросы населения в товарах первой необходимости благодаря мудрой политике твердых государственных цен. «Но» возникает тогда, когда в силу тех или иных причин - к примеру, войны и блокады - государство лишено возможности удовлетворить существующий спрос в полном объеме. Чтоб не отказываться от политики твердых цен, оно становится на путь планового распределения, находящего наиболее полное выражение в карточной системе. Карточки сводят к минимуму значение денег. Тамара Александровна по себе знает, что сейчас в городе человек, имеющий рабочую карточку, вдвое богаче человека, имеющего служащую, независимо от того, какую заработную плату получает тот и другой.

Тамара, нахмурив лоб, кивнула. Митя пересел к ней поближе и хозяйским жестом обнял за плечи. Тамара восприняла это как должное, Селянин, по-видимому, тоже, во всяком случае, он и глазом не моргнул.

- Однако, - продолжал он, - злоупотребления с карточками приравнены к подделке денежных знаков и сурово караются. Иное дело - ордер. Сколько вы платите за эту комнату? - обратился он к Тамаре.

- Не помню. Рублей около тридцати.

- С отоплением. Недорого, правда? У западного рабочего расходы на жилище и топливо пожирают до трети заработка. Сегодня в Ленинграде пустуют тысячи квартир, но еще весной снять комнату частным образом стоило не меньше трехсот рублей.

- Муська-верхняя сдавала комнату артисту с женой, - сказала Тамара. - Комната такая, как моя.

- Триста?

- Четыреста пятьдесят.

- Вот видите. Теперь мужской разговор. - Селянин улыбнулся Мите. - Сколько стоят пол-литра водки?

- Кажется, рублей тридцать.

- Устарелые сведения. Шестьдесят. А сколько стоят нынче в Ленинграде те же пол-литра по так называемой вольной цене?

- Понятия не имею.

- Похвально. Шестьсот. И это еще не предел. Теперь вы понимаете, - он повернулся к Тамаре, - что человек, обладающий властью почти бесконтрольно распоряжаться дефицитными благами - будь то квартира в довоенном Ленинграде или бутылка водки в Ленинграде осажденном, - есть человек действительно могущественный?