Георгий Кублицкий - Таймыр, Нью-Йорк, Африка... [Рассказы о странах, людях и путешествиях]

В витринах Каира красовались свои, египетские, холодильники, египетские радиоприемники, египетские телевизоры на транзисторах — плоские, портативные, изящные. Ничего похожего прежде не было. За стеклом автомобильных магазинов блестели малолитражки «Рамзес» и «Наср». В витринах были многие другие товары, которые страна прежде получала за границей, а теперь производит сама.

У витрин толпились люди. Каирцы были лучше одеты, чем прежде. Но главное было не в одежде. Главное было в том, что человек из рабочего квартала, из перенаселенных районов каирской бедноты, понял, что его жизнь пошла по-иному, что в ней — перемены к лучшему.

Стало легче найти работу, потому что строилось много новых заводов. Каирский рабочий на государственных предприятиях работает семь часов, у него повысился заработок, он получает оплачиваемый отпуск. Представители рабочих появились в административных советах заводов и фабрик.

Нам надо было наверстать потерянный в Каире день.

Покинув столицу на рассвете, мы проскочили почти четыреста километров до города Асьюта и тотчас отправились в местный университет искать земляков.

Как же они обрадовались нам! Не знали, куда усадить, потчевали всяческими египетскими деликатесами, удивительно нежной нильской рыбой и даже московской копченой колбасой, сохраняемой для особо торжественных случаев…

Когда первый «руси» приехал в Асьют, ребятня собиралась у подъезда дома, где он поселился. Любознательных юных асьютцев особенно интересовали его уши. Уши были, в общем, такие же, как у арабов. Это доказывало, что слухи, будто русские, ложась спать, одно ухо подкладывают под голову, а другим прикрывают лицо, не вполне достоверны.

С удивлением убедился наш «руси», что его коллеги по университету тоже были изрядно начинены всякими небылицами. Нет, разумеется, они хорошо знали, что русским уши не заменяют подушку. Но в их вообще-то верные представления о советской науке странно вторгались бородатые комиссары, разгуливавшие в огромных сапогах из шерсти домашних животных… Все это давно позади.

В Асьюте наших специалистов раз-два и обчелся. Тот наш земляк, о котором пойдет мой рассказ, выглядит лет на сорок пять — возраст для советских «африканцев» сравнительно редкий, сюда едут кто помоложе. В действительности Сергею Николаевичу Калинину больше, значительно больше.

— Не думал, что пенсию буду выслуживать в Африке, — смеется он. — А ее, чего уж таить, ждать недолго… Я, знаете, в душе садовод. Глаза закрою — садик, садик, садик… Люблю я это дело!

Садик? Стоит только послушать, как говорит наш земляк о своих пятидесяти станках, которые он устанавливал в университетских мастерских и которые находятся теперь под неусыпным его попечением!

Он ужасно огорчен, что мы приехали в канун выходного дня, когда в университете всё уже на замке. Я едва отговорил его от попытки тотчас показать «свое хозяйство».

Наши «руси» поневоле живут замкнуто, в гости ходят редко: здесь не очень принято приглашать чужеземцев в дом. Отрада наших земляков — прогулки. Каждый вечер они, наслаждаясь относительной вечерней прохладой, делают один и тот же большой круг по одним и тем же улицам.

Сегодня мы кружим вместе. Сначала через центр с ярко освещенными магазинами и древними мечетями, потом по тихим кварталам, где в садах укрылись особняки асьютских богачей, потом по берегу Нила, потом вдоль какого-то пыльного пустыря, где одинокий фонарь высвечивает кроваво-красный куст цветущей акации.

— Знаете, собак боялся, честное слово, — с простодушным удивлением вспоминает Сергей Николаевич. — Тут дикие бегали, вернее, одичавшие. Идешь ночью, вдруг с пустыря мимо тебя стая… Да, всякое бывало… Языка я ни в зуб ногой, пальцами разговаривал. Когда показываешь, как на станке работать, пальцы еще туда-сюда. Ну, а о душевном? Ведь хочется с арабом, рабочим человеком, душевным словом перекинуться. И такая, бывало, тоска возьмет…

Сергей Николаевич круглолиц, громогласен, переполнен сердечной добротой. Мы убедились позже, что как раз он-то отлично ужился с местными жителями, научился обиходному разговору, ладит со стариками и детворой, ладит со всеми, не подлаживаясь, а покоряя прямотой и добродушием.

Наши русские — болельщики Асьюта. Я неосторожно заметил вскользь, что асьютский «небоскреб» — десятиэтажный новый дом в центре города — несколько скучноват на фоне живописной старины. Сергей Николаевич надулся:

— Как можно говорить этакое… Ведь сейчас темно, вы на него завтра утром взгляните — красавец! Нет, с утра первым делом сюда.

Утром наши новые друзья торопили с завтраком, боясь что мы чего-нибудь не успеем, чего-либо не увидим. Прежде всего потащили нас к «небоскребу», который при дневном свете действительно был гораздо симпатичнее. Заставили подняться на его крышу, откуда виден весь Асьют. Панорама была великолепной, я охал и ахал. Добрейший же Сергей Николаевич таял от удовольствия и все тянул меня за рукав:

— Нет, а вы посмотрите на Нил, вы на него, на красавца, взгляните, вон паруса-то какие!

В поездке по городу повторялась та же история:

— Нет, давайте повернем направо, арабы там такой домик отгрохали… А потом — на кладбище.

— Да зачем же на кладбище?

— Как это — зачем? Там, знаете, такие гробницы…

И конечно же, изрядную часть дня мы провели в университете, в студенческом городке. Сергей Николаевич не преувеличивал своей роли, не говорил: «мой университет», «мои мастерские», «мои станки», «мои студенты». И все же университет в Асьюте для него — свой.

У наших людей особая психология рабочего места. Тут свои огорчения и радости. И если это рабочее место перенеслось волей обстоятельства в Африку, это все равно твое место, твой труд, твое сердце! Наверное, потому-то наши рабочие и инженеры так быстро и так легко приживаются на африканских стройках. Приезжают, дивятся чужим нравам, стесняются, не понимая, о чем их спрашивают, а через недельку работают в Асьюте так же, как в Серпухове.

Позднее, уже в Асуане, один египетский инженер, который подолгу бывал у нас на Днепре и волжских стройках, сказал о советских специалистах:

— Когда ваши приехали, к ним присматривались. И увидели, что они наши обычаи уважают; вино пьют, но немного, а у нас говорили, что раз русские в бога не верят, раз им религия не запрещает пить вино, то они пьют его вместо воды, прямо с утра. А самое важное — увидели, что к людям они относятся как к людям. Не считают себя выше других. К нам приезжают некоторые господа с Запада… Приезжает такой господин и ведет себя… ну будто он сверхчеловек, этакий маленький божок с дипломом. Вы меня понимаете? Мы таких не любим. Арабы — гордый народ.