Георгий Кублицкий - Таймыр, Нью-Йорк, Африка... [Рассказы о странах, людях и путешествиях]

Осенью 1838 года горный капитан спустился знакомой тропой к морю, к Котору. Негош провожал его, воины несли ящики с коллекциями.

В Которе, на главной Оружейной площади, военный австрийский оркестр играл венские вальсы. Подошел австрийский пароход. Ковалевский простился с Негошем.

— Долго, долго глядел я на горы ненаглядные, где в уединении, в трудах тяжких было для меня столько радости, — на горы, которые скрывали от меня, может быть навсегда, столько близкого, столько родного моему сердцу, — рассказывал Ковалевский об этих минутах.

Но ему суждено было еще не раз увидеть Черногорию. На исходе 1851 года он приезжал в Цетинье, чтобы отдать последний долг сгоревшему от туберкулеза Негошу.

Поэт сам выбрал место для могилы: вершину Ловчена, горы, откуда видна вся Черногория. В год его смерти осенние страшные ливни бушевали в горах. Потом обильные снега завалили перевал.

Когда годом позднее Ковалевский снова приехал в Цетинье по поручению русского правительства, Черногория переживала трудные дни. Турки, воспользовавшись смертью Негоша, вторглись в страну. Цетинье напоминал военный лагерь.

Зайдя в маленькую церковь, Ковалевский увидел гроб с телом Негоша. Он стоял на старом месте. Его так и не подняли в часовенку — усыпальницу на Ловчене, — на этот раз из боязни, как бы турки тайно не проникли туда: они грозились отрубить голову мертвому Негошу.

Только после заключенного при посредничестве Ковалевского мира между черногорцами и турками прах поэта был на руках поднят к вершине.

Дорога, вырубленная в скальной тверди, ведет из Котора в Цетинье. Я не уверен, что она проложена именно там, где спотыкался конь Ковалевского. Но и сегодняшний путник без труда поймет, каково было пробираться тут в давние годы.

Автобус натужно полз в гору. Быстро темнело. Лучи фар выхватывали только камень, столбики и небрежно тронутые белой краской глыбы, ограждающие дорогу от бездны, в которой чуть светились воды залива.

В Цетинье, неподалеку от знакомой мне по описанию Ковалевского белой колоколенки монастыря, дом-музей Негоша. Его рабочее кресло, и без того высокое, стоит на подставках: каким же великаном был правитель Черногории!

О том, что здесь жилище поэта, напоминают перо, чернильница, рукописи и первое издание поэмы «Горный венец», обессмертившей имя Негоша.

За стеклом шкафа библиотеки виднеются корешки «Жития Петра Великого», сочинения Пушкина, Ломоносова, Карамзина. В другом шкафу только русские книги. Здесь, в библиотеке, и просиживал долгие часы «рударский капетан» Ковалевский.

А рядом, в музее национально-освободительной борьбы, как бы продолжается его рассказ о черногорской доблести. Короткая надпись напоминает, что, сражаясь против гитлеровцев, двести двадцать три сына маленькой Черногории стали Народными Героями Югославии.

Погожими днями из Цетинье виден Ловчен. В бинокль можно различить схожую со сторожевой башней часовню-мавзолей на вершине горы.

Изображение же Ловчена с могилой Негоша вы увидите в любом городке, в любом горном местечке: оно — на гербе Социалистической Республики Черногории.

Вернувшись в 1838 году из Черногории, Егор Петрович Ковалевский вскоре отправился с важным поручением в Бухару, которая была тогда столицей ханства, почти недоступного европейцам. Среднеазиатские впечатления вошли в книгу «Странствователь по суше и морям». Белинский сравнивал ее по легкости и живости изложения с путевыми очерками Александра Дюма. Великий критик выделил главную черту Ковалевского: «Путешественник обращает внимание не столько на физическую природу описываемой им страны, сколько на человека, в ней обитающего…»

Последующие годы жизни Ковалевского необычайно уплотнены и насыщены. Известность путешественника растет. Читатель знакомится с его книгами о новых странствованиях.

Сегодня — у южных окраин Европы, завтра — в глубине Азиатского материка. Сибирь, Урал, Черногория, Далмация, Средняя Азия, Афганистан, Балканы, Карпаты, Кашмир, позднее Монголия, Китай… Огромные расстояния — и все это в первой половине прошлого века, когда лошадь и верблюд остаются еще главными средствами передвижения.

Особенно влечет путешественника Африка. Он составляет планы экспедиций, однако его не поддерживают. Неожиданно Ковалевского назначают управляющим златоустовскими заводами.

Но недолго длится его оседлая жизнь. Осенью 1847 года курьер из Петербурга привозит предписание: в уважение просьбы паши Мухаммеда-Али, правителя Египта, полковник корпуса горных инженеров Ковалевский направляется в Африку для разведок золотых россыпей и ученых изысканий.

И вот он уже мчится на тройке в Одессу, где его поджидают опытные золотопромывальщики — уральцы Бородин и Фомин. Русский пароход высаживает экспедицию, к которой присоединился молодой ботаник Лев Ценковский, в Константинополе. Отсюда прямой путь в Египет, в Александрию.

Правитель Египта уже не раз посылал за золотом сильные экспедиционные отряды. Они искали таинственную страну Офир, где добывал сокровища еще царь Соломон. Старинная арабская рукопись побудила пашу отправить людей к горе Дуль, подле которой рабы будто бы лопатами черпали золото, украшавшее дворцы фараонов. В далекой области Фазоглу посланцы Мухаммеда-Али действительно нашли золотые месторождения, но с весьма скудным содержанием металла. А паша Египта нуждался в золотых горах…

В канун нового, 1848 года экспедиция достигла Каира, и тотчас явился чиновник: сиятельный паша, его светлость Мухаммед-Али, ждет гостя к обеду.

Его светлость оказался миниатюрным стариком с белой бородой, бледным, изможденным лицом и глубоко посаженными живыми глазами.

— Я приказал послать в Фазоглу десять тысяч человек для работы на золотых рудниках, — сказал паша. — Если нужно, так прибавлю столько же.

Еще не было ни разведанных по-настоящему месторождений, ни рудников, а людей уже гнали! Однако Ковалевский не сказал об этом вслух. Его предупредили, что Мухаммед-Али не терпит возражений. Все должны соглашаться с ним, поддакивать ему, прославлять его мудрость.

Вскоре специальный пароход увозил экспедицию вверх по Нилу, к Асуану.

В Асуане кончался маршрут, исхоженный многими и до Ковалевского. Здесь приоткрывались ворота в Экваториальную Африку, еще полную загадок и неожиданностей.

Выше Асуана шумел грозный Первый порог, или Первый катаракт. Кладь путешественника перевезли по берегу в обход и погрузили в трюмы четырех барок.

Барки медленно поползли против течения мимо совершенно пустынных гор; лишь беглые рабы находили здесь убежище в пещерах.

Маленькая флотилия добралась до места, где караванный путь связывал напрямик начало и конец огромной нильской излучины. Тут вполне подходила русская пословица «Из огня да в полымя»: дорога пересекала пекло Большой Нубийской пустыни.