Георгий Кублицкий - Таймыр, Нью-Йорк, Африка... [Рассказы о странах, людях и путешествиях]

Вечером барки были разгружены. С утра началась суета. Ревели поставленные на колени верблюды. На них укладывали ящики, тюки, кожаные мешки с водой.

Но вот, кажется, все уложено и можно трогаться. Нет, новая затея: погонщики собирают камни и складывают из них… могильные холмики. Потом садятся вокруг и завывают с самым горестным видом. Это напоминание: путник, ты можешь найти смерть в пустыне! И если ты не хочешь оставить своих детей несчастными сиротами, дай несколько монеток, чтобы умилостивить злых духов пустынь…

Получив деньги, хитрецы быстро разметали могилы и на радостях даже сплясали, что уже само по себе в такую жару было достойно вознаграждения.

Наконец караван тронулся. Сначала попадались кустики колючей, ссохшейся акации, потом исчезли и они. Лишь редкие пучки жесткой травы виднелись в расщелинах выветрившихся скал.

Совершенно безводная часть Большой Нубийской пустыни началась на второй день пути. Даже ворон, сопровождавший караван в надежде чем-либо поживиться, улетел назад. Торчащие из песка плиты песчаника казались беспорядочно разбросанными надгробиями. Отбеленные солнцем скелеты верблюдов и быков обозначали караванную тропу. А те, кто ехал на верблюдах, кто перегонял скот? Что сталось с ними?

Бедуин Ахмет, который вел караван, рассказал, что в Нубийской пустыне погиб сам начальник кавалерии Судана, а до того — несколько посланцев правителя Египта.

— Как же это случилось?

— Заблудились…

Ведь это сейчас, зимой, караван может идти днем. В летнюю пору передвигаются только по ночам, и тогда легко потерять тропу.

— А звезды?

— Мы не знаем их языка, господин.

В отличие от киргизов, которые, как убедился Ковалевский, отлично ориентируются по звездам, бедуины терялись под мерцающим ночным небосводом.

Каково, однако, в этой пустыне летом, если даже февральское солнце так раскаляет песок, что он обжигает руку, если и сейчас язык присыхает к нёбу, а пропыленная горячая одежда вызывает зуд? И вдобавок еще качка на одногорбом африканском верблюде! Чувствуешь себя, как фокусник на заостренной палке… Привыкая к верблюжьему горбу, Ковалевский вспоминал одного из спутников по Хивинскому походу, который после долгого путешествия на верблюде клялся, что если увидит это животное где-нибудь на картине, то непременно выколет ему глаза.

Пустыня не радовала ни малейшим признаком жизни. Хоть бы червяк, муха, пусть даже засохшая былинка… Ничего.

В знойном воздухе появлялись, дрожали, снова таяли озера, окруженные пальмовыми рощами, струились, маня прохладой, синие реки. Но проводники-арабы только отплевывались: ведь это дьявол старается смутить миражем душу бедных путников.

Караван шел без перерыва двенадцать-тринадцать часов в сутки. Люди довольствовались несколькими глотками теплой воды самого отвратительного вкуса, которой запивали пригоршню проса; просо получали и верблюды, только не одну, а две горстки.

— Если вы у себя дома захотите получить адскую смесь, которую мы здесь пьем, то вот вам рецепт, — говорил Ковалевский несчастному Ценковскому, которого тошнило от качки и дурной воды. — Возьмите стакан чистой воды, размешайте в ней две ложки грязи, прибавьте соли… Что же еще? Да, гнилое яйцо. А потом настойте эту смесь на горькой полыни — вот вам и освежающий напиток Большой Нубийской пустыни.

Ковалевский ощущал пустыню «во всем ужасе разрушений и смерти». Пожалуй, фараонов вполне устраивал мертвый барьер между границами Египта и областями воинственных кочевников. Но ведь после дождя, по рассказам арабов, горы, равнина, зыбучие пески — все покрывается зеленью. А где зелень, там птицы, звери. И люди спешат пригнать сюда свои стада. Однако как часты здесь дожди?

Арабы вспоминали, подсчитывали:

— Господин, последний раз дождь по милости аллаха пролился здесь шесть лет назад.

И все же… «Значит, не вечной же смерти обречена эта пустыня! Если природа так быстро может исторгнуть ее из рук смерти, то и человек, силою труда и времени, может достигнуть того же…»

Ковалевскому рисуется канал, который прошел бы через пустыню, соединяя начало и конец нильского колена. Барометрическая нивелировка показывала, что прорыть его можно.

В одном месте пригодилось бы русло пересохшей реки. Такой канал, длиной примерно триста верст, спрямил бы водный путь, а главное, сделал бы возможным земледелие, вызвал бы приток населения.

Увлеченный своей идеей, Ковалевский берет пробы грунта. Как будто есть признаки золота, меди; стало быть, мог бы развиваться и горный промысел.

На десятый день пути исчезли скелеты вдоль дороги — верный признак, что близка вода. Караван вышел на пригорок. Нил! Купы пальм, серые стены деревушек, серый косой парус. Верблюды рвались вперед.

Нил снова принял путешественников. На барках — когда под парусами, когда бечевой — они медленно подвигались вверх по реке к Хартуму, главному городу Судана. Возле него Белый Нил и Голубой Нил, сливая воды, дают начало собственно Нилу.

Здесь уже чувствовалась тропическая Африка. На берегах Голубого Нила, по которому поднимались барки, то и дело видели серн и диких ослов. Отмели давали временный приют множеству журавлей, торопившихся покинуть Африку.

Все ночи до рассвета беспокойно кричали птицы, разгоняя сон. Кто знает, может быть, многие из них полетят на просторы российских равнин… Пусть же принесут они туда весть, что русский флаг впервые отражается в водах Голубого Нила!

Уплывали назад берега, где в лесах, густо опутанных лианами, кричали попугаи, резвились проворные мартышки. Жители редких, прибрежных селений предлагали купить этих забавных зверьков.

А как их ловят? Очень просто. Охотник ставит в лесу жбан с подслащенным пивом. Обезьяны взволнованы, их разбирает любопытство: что это там такое? Вот спрыгнула с дерева одна. Бочком, осторожненько — к жбану. За ней другая, третья — и пошел пир горой. Пьяные обезьяны визжат и дерутся до тех пор, пока хмель не свалит их на землю. А охотник только того и ждет. Он тут как тут с крепкими веревками.

Ценковского, истомленного в пустыне вынужденным бездельем, теперь словно подменили. Он первым соскакивал на привалах с барки и устремлялся к лесу.

— Ведь это же зеленый живой музей! — восторгался ботаник. — Какое богатство!

— Музей? Скорее зверинец, — возражал Ковалевский. — И будьте осторожны!

На отмелях видели следы гиен, а то и отпечатки львиных лап. Как-то на барки пришли старики из приречной деревни:

— Господин, львы растерзали у нас пять человек, оставь нам солдат с ружьями…

После этого лоцман стал выбирать для стоянок островки подальше от берега. Однажды он, испугавшись львиного рыка, велел побыстрее отчаливать, но Ковалевский остановил его: