Георгий Кублицкий - Таймыр, Нью-Йорк, Африка... [Рассказы о странах, людях и путешествиях]

Земля Ирака — это земля-музей. Я пользовался каждой свободной минутой для коротких вылазок по уходящим в глубокую древность тропам истории. И ведь это не только история Ирака, это отчасти и наша с вами история, потому что Междуречье — колыбель цивилизации, влияние которой распространялось очень далеко.

Вот вы прочли эти фразы меньше, чем за минуту. А понятие «минута» пришло к нам, как вы знаете, тоже из Междуречья.

Мне не удалось побывать на севере страны, где находятся развалины Нимруда и Ниневии — столиц соперничавшей с Вавилоном Ассирийской державы. Не было у меня возможности увидеть и расположенные южнее Вавилона раскопки шумерских городов Урука и Ура — с последним связано возникновение легенды о всемирном потопе: так буйно разливались в низовьях Тигр и Евфрат. Мои поездки ограничивались местами, откуда можно было в тот же день вернуться в Багдад. Это условие я обязан был выполнять неукоснительно.

Мне разрешили посетить Ктесифон — столицу еще одного исчезнувшего государства, главный город парфян и правивших четыре столетия после них персидских царей.

Машина мчалась по степи. Вдруг над кронами придорожных эвкалиптов, над глиняными жалкими хижинами возникло сооружение каких-то совершенно иных, непривычных масштабов и форм. К гигантской арке с одной стороны примыкала столь же гигантская стена, но не гладкая, а вся в небольших, ложных, несквозных арках, как бы подчеркивающих необыкновенные размеры главного свода.

Это были остатки всемирно известного царского дворца Таб-и Кисра, о времени постройки которого до сих пор идут споры. Некоторые ученые утверждают, что ему тысяча триста лет, тогда как большинство склонно прибавить к этому почтенному возрасту еще три с лишним столетия.

Дворец построили, по-видимому, персидские зодчие. И как построили! Главная его часть сохранилась до наших дней, хотя Ктесифон не раз подвергался нападениям и разгрому: в первую мировую войну возле него вели ожесточенную артиллерийскую дуэль турецкие и английские войска.

Запрокинув голову, я рассматривал главную арку. Ни одной подпорки! Серый массивнейший свод, сложенный из кирпичей, казалось, должен был обрушиться раньше, чем его достроят. Но он пережил десятки царств, от которых не осталось ничего, кроме полузабытых названий.

К стене у другого конца арки прислонился слепой старик с седыми усами, бродячий певец, кобзарь месопотамских равнин. Смычком, похожим на детский лук с натянутым вместо тетивы пучком конского волоса, он водил по единственной струне рабабы — инструмента, может быть известного уже во времена строителей Ктесифона. Певца слушали несколько мальчишек.

Старик пел о героях. Но их имена не были знакомы ни мне, ни переводчику. Я спросил, не знает ли он песен об этом дворце. Нет, такой песни старик не знал.

Один из мальчуганов, не по летам серьезный, босоногий, в перепачканном сером халатике, робко сказал, что он кое-что слышал о дворце. Тут один человек рассказывал приезжим, вот он и запомнил. Этого человека знают даже в Багдаде, он там служил в музее, пока не состарился. Так вот, он говорил, что под сводами арки был царский зал и стоял трон. Царь хотел, сидя на троне, видеть, что происходит в его царстве, и поэтому одна сторона зала и раньше была открыта, — не думайте, что она разрушилась. Это был могучий царь, его золотую корону не могли поднять четыре человека. Вся арка была тогда в настоящем серебре, а пол застилал один ковер, такой огромный, что, когда враги ворвались в Ктесифон, каждый воин получил от этого ковра кусок, чтобы покрыть коня или верблюда. Все получили свою долю, и еще осталось столько, что можно было бы накроить ковров для большой мечети.

Кто-то осторожно тянет меня за рукав. Курчавый худой парнишка, оглядевшись с видом заговорщика, вынул из кармана и молча протянул мне красную глиняную фигурку, жестом показывая, что нашел ее в земле. Но я был уже достаточно опытен для того, чтобы раскусить этот невинный обман. Конечно, фигурку слепил и тщательно обжег он сам, а потом поцарапал и измазал, чтобы выдать за «древность».

— Талиб, покажи господам след, — сказал старик.

Мальчуган, рассказывавший о дворце, повел нас вдоль стены. Во многих местах до высоты человеческого роста слой кирпича был вынут: должно быть, феллахи выковыряли его для своих убогих жилищ.

Талиб подвел нас к тому месту, где кирпичи нависали над выемкой в стене.

— Вот! — с гордостью произнес он и потянулся к странной, очень отчетливой вмятине в одном из кирпичей.

Мы недоуменно переглянулись.

— След газели, — сказал Талиб.

Тысячу шестьсот лет назад, когда эти кирпичи сохли на солнце, что-то испугало пасущихся в степи газелей. Может быть, из зарослей выскочил лев. Испуганные животные бросились в ту сторону, где люди строили дворец. Легкие ноги газели, коснувшись непросохшей глины, оставили след. Солнце высушило кирпич с отпечатком копытца. Строители дворца уложили его в стену вместе с другими.

— Отец говорил: в одном месте, где вода размыла землю, феллахи нашли глиняную девушку, почти как настоящую. Англичане увезли ее в свой музей. Я там тоже рыл. Правда, пока ничего не нашел.

У Талиба ясные глаза мечтателя. Может быть, ему суждено стать археологом? До сих пор здешнюю землю копали люди, которым она была чужой. Для Талиба это земля предков, хранительница тайн многих поколений.

Сага о финиковой пальме. — Салех ибн-Ясин, который не унывает. — Иракский Тит Титыч. — Кто такой серкал? — Вечер в Багдаде. — Уроки истории. — Парни рабочей окраины

Отъехав иногда всего сто — полтораста километров от Багдада, мы встречали людей, почти ничего не знавших о последних событиях. Феодалы лишь затаились там до поры до времени в надежде вернуть прошлое силой. Иными словами, я увидел иракскую деревню почти такой, какой ее застала революция. Без этого знакомства трудно было бы понять драматические повороты в судьбе Ирака, которые произошли позднее.

…Вокруг Багдада и на юге страны подчас не поле пшеницы, а роща пальм кормит феллаха. Ей, финиковой пальме, отдает он время и труд.

Заблуждается тот, кто думает, что плодоносящие финиковые пальмы растут в жарких странах так же естественно, как сосны или кедры в сибирской тайге. Пальма — не дикое, а культурное растение. Арабская пословица говорит о ней: «Голова — в огне, ноги — в воде». Солнечного огня для головы-кроны в Ираке не занимать. Но с влагой плохо, и, чтобы «ноги» пальм были в воде, нужно орошать землю.

Ирак — классическая страна фиников. Древние греки писали, что хотя в Междуречье сеют ячмень и пшеницу, но все, что нужно людям, здесь может дать и пальма: из ее плодов приготовляют лепешки, вино, уксус, мед, из листьев плетут корзины, финиковые косточки жгут в кузнечных горнах или, размягчив, скармливают скоту. Коран, священная книга мусульман, называет финиковую пальму благословенным деревом, которому каждый правоверный мусульманин должен воздавать почести. Один историк слышал певца, перечислявшего триста шестьдесят случаев, когда пальма служит для пользы человека! Видимо, это была очень длинная песня.