Георгий Кублицкий - Про Волгу, берега и годы

В 1955 году я впервые увидел Скансен, знаменитый стокгольмский музей под открытым небом. С шумных улиц столицы попадаешь в шведскую деревню прошлого века, где ветряная мельница размахнула крылья над пригорком, ветхий сарай, словно конфузясь своей бедности, спрятался в тень бука, а возле странных ульев, сделанных из соломы, жужжат пчелы. Тут же сельская колокольня, хижины лесорубов и смолокуров, барская усадьба, чум кочевника — саами с крайнего севера Швеции…

Подобный музей народного зодчества хотели создать и у нас еще в первые послереволюционные годы, при жизни Владимира Ильича Ленина. Для музея даже отвели место — бывшее имение великого князя в Стрельне. Известный географ Бениамин Петрович Семенов-Тян-Шанский собрал первые экспонаты. Потом гражданская война, голод, разруха надолго заглушили полезное дело.

Сегодня в Костроме — один из многих наших Скан-сенов. Пусть он не столь богат, как существующий уже много десятилетий и давно получивший мировую известность музей шведской столицы. Первый деревенский дом появился во дворе Ипатьевского монастыря всего полтора десятка лет назад. Сам монастырь, его стены и башни, его соборы, расписанные чудесными фресками, уже заслуживает того, чтобы только ради них посетить Кострому. А тут еще встречи с прошлым нашей северной деревни!

В Скансене интересное, но чужое. Здесь — свое, российское. Когда я зашел в бревенчатый, с маленькими оконцами дом крестьян Ершовых, увидел деревянную ступу, плетенные из лыка пестерки, самопряху, огромную русскую печь, туеса из бересты, просторные полати на балках-воронцах, на меня будто пахнуло духом старой, смутно памятной сибирской деревни. Наверное, в Сибирь все это пришло еще с первыми землепроходцами, осевшими на берегах студеных рек, бросивших зерна на отвоеванную у тайги пашню.

И уверяю вас, сельская церковь Собора Богородицы, построенная еще при Иване Грозном, как раз в год падения Казанского ханства, могла бы стать жемчужиной того же Скансена, а бани на сваях или мельница-толчея не менее интересные памятники северного деревянного зодчества, чем, скажем, конюшни возле церкви на берегу шведского озера Сильян, куда возят иностранных туристов.

Я прочел давно, не помню уже, где именно, поразившую меня фразу: памятниками истории и искусства Ярославль почти столь же богат, как Флоренция. Подумал, что автор все же хватил через край в порыве местного патриотизма. Может быть, сравнение показалось мне несколько притянутым потому, что я знавал Ярославль еще в ту пору, когда надписи о том, что такой-то памятник охраняется государством, в иных случаях лишь спасали его от окончательного разрушения, начатого пожаром и снарядами во время белогвардейского мятежа. В трудные годы восстанавливали самое необходимое. Настоящей, широкой реставрации помешала война. Потом в строительных лесах оказалась почти вся старая часть Ярославля, и постепенно он стал почти таким же магнитом для туристов, как Суздаль или Владимир.

Наверное, десятки раз я видел город с Волги, с палубы парохода, и обычно приезжал, сюда либо весной, либо в чудесное время, когда и набережная, и бульвары, и улицы Ярославля пахнут цветущей повсюду липой. А тут случилось по-другому: поезд и осень.

Была прохладная ночь. Город уже засыпал понемногу. После дорожного шума и фантастических огней исполинских заводов, которые полыхали за окном вагона на подходе к Ярославлю, улицы казались по-дачному тихими и уютными. Столетние липы набережной шелестели уже огрубевшей листвой. Тесно прижавшись, парочки сидели на холодных скамейках. В приречную часть не доносился гул трамваев и автобусов. Силуэты древних церквей смутно рисовались в звездном небе. И на Волге не было уже летнего оживления, одинокий грузовой теплоход, минуя Ярославль, направлялся к Рыбинскому морю.

Дебаркадер, превращенный в плавучую гостиницу, почти пустовал. Мне дали запасное одеяло: бюро прогнозов предупредило ярославцев, что на почве возможны заморозки.

Я проснулся от мягкого толчка: к дебаркадеру причалил туристский трехпалубный "Л. Доватор", идущий одним из последних рейсов сезона. Тотчас на берег повалила толпа. Зеленый не по-осеннему, не выжженный за лето северным солнцем склон набережной блестел каплями росы или, быть может, растаявшими кристалликами инея. День обещал быть прозрачным и солнечным.

Если бы всегда можно было встречаться с городом впервые, либо после разлуки в такие вот дни. Вспомните, как не повезло Чехову, через Ярославль ехавшему на Сахалин: "В Ярославле лупил такой дождь, что пришлось облечься в кожаный хитон. Первое впечатление от Волги было отравлено дождем, заплаканными окнами каюты и мокрым носом Гурлянда, который вышел на вокзал встретить меня. Во время дождя Ярославль кажется похожим на Звенигород, а его церкви напоминают о Перервинском монастыре; много безграмотных вывесок, грязно, по мостовой ходят галки с большими головами".

Я пошел к церкви Ильи Пророка, но не напрямик, а зигзагами, из улицы в улицу, потому что каждая из них зазывала то абрисом древнего храма, то удивительно пропорциональным зданием, оставленным, как и в Костроме, давними годами русского классицизма, то воротами необыкновенной формы, то старым жилым домом с башенкой и длинными, узкими окнами первого этажа.

И в Ярославле планировка раскрыла веер улиц от приволжских площадей. В уличные просветы виднелись Знаменская надвратная башня, колокольня, белая стена Спасского монастыря с Углицкой башней. Пройдешь на соседнюю — и снова башня, а в другом конце купола собора или аркада торговых рядов. С Октябрьской, с Кирова, с Делегатской виден Илья Пророк. Не было ни одной улицы банальной, серой, невыразительной, такой, чтобы на ней вовсе не оказалось интересных зданий. Все это в чудесное осеннее утро создавало ощущение праздничного подъема от встречи с действительно прекрасным, достойным долгой жизни.

Шестнадцатый и семнадцатый века то и дело напоминали о себе, о том, что уже тогда жили в Ярославле люди с тонким вкусом художников. Восемнадцатый век сложил планировку, придал Ярославлю облик русского губернского города присутственными местами, большими площадями. Девятнадцатый завершил его внешнюю отделку, оставив после себя уже не только дворянские хоромы, но и купеческие особняки, торговые заведения.

Сегодняшний Ярославль — мощный индустриальный центр Верхней Волги. Кококольни церквей покажутся вросшими в землю рядом с трубами его промышленных исполинов. Но как благодарны мы тем, кто сберег нам среди кварталов современного большого города живую память о прошлом!

Ярославль-городок — Москвы уголок.

Давно сложили эту поговорку. У наших прапрадедов могла появиться и другая, о Москве — уголке Ярославле: город на Волге старше столицы.