Денис Терентьев - Молоко без коровы [Как устроена Россия]

По Кордонскому, знаменитая российская коррупция на самом деле таковой не является. Поскольку коррупцией называются отношения в классовом обществе. А у нас другие отношения, межсословные. Отношения внутри служивых сословий связаны в первую очередь с дележом ресурсов. Ресурсами могут быть нефть, газ, лес, власть, статьи федерального бюджета. Сословная рента – это клей, связывающий разные сословия в целостность: у них же другой связки нет, кроме взаимного обмена рентой: «Всякое уменьшение количества ресурсов порождает дефицит, конфликты и стремление к переделу. Здесь и появляются борьба с коррупцией и ее жертвы – те, кому не повезло, кого назначили козлами отпущения при изменении порядка в распределении ресурсов. Но сословная система в России еще не полностью сложилась: форма есть, а сословного самосознания не появилось. Ведь должны быть и сословные собрания, и сословная этика, и сословный суд. Система не доведена до конца – и классы не до конца разрушились, и сословия не достроились».

Поэтому и потребность в показухе сохраняется. Кордонский формулирует: «Относительно недавно Глеб Павловский придумал «оранжевую угрозу» – и тут же сформировалась корпорация, которая обосновала необходимость выделения ресурсов на борьбу с ней. Сколько бабок попилили! Никакой структуры у них не было. Это были отдельные пиарщики, полит-технологи, какие-то силовики. Другой пример – наш главный санитарный врач, который регулярно говорит про угрозы. И тут же формируются корпорации для их нейтрализации. Если покопать, это находится абсолютно везде! Если есть опасность социального взрыва, для ее нейтрализации тоже формируется корпорация. И коррупция – это тоже угроза, и для борьбы с коррупцией формируется корпорация по распилу ресурсов, выделенных на борьбу с коррупцией».

Поддержка малого бизнеса, о которой я рассказывал выше – из той же корзинки. Но самая разрекламированная угроза, на которую федеральный центр не жалеет денег, – это Дальний Восток. Каждая деревенская бабушка знает, что россиян там осталось немного, а рядом нависает густонаселенный Китай. И якобы со временем Россия может Дальний Восток потерять, если мы не навалимся на проблему всем миром, как некогда на ДнепроГЭС, целину или БАМ. Массированная информационная кампания убеждает, что строительство второй ветки БАМа и Транссиба (при том, что и первая загружена от силы на треть) может помочь местному населению жить и зарабатывать. Хотя связи никакой. Мы уже видим, что населению нужны стимулы, чтобы копить деньги и инвестировать, – минимум коррупции, отсутствие бюрократических барьеров, свободные рынки, адекватные суды. А ему в ответ: мы вам построили порт, стадион и железную дорогу, что вам, гадам, еще может не нравиться?

Например, на Камчатке чиновники любят повторять, что «главное богатство – это люди». Однако богатство тает: сегодня в Камчатском крае осталось 316 тыс. человек, хотя еще в 2013 г. было 320 тысяч. При этом в списке самых дотационных регионов полуостров вышел на третье место: 37,5 млрд рублей, полученных из Москвы в 2017 г., – это почти как Чечня и Крым, вместе взятые, хотя их население в 11 раз больше. Камчатская элита оправдывается географической удаленностью региона от центра, хотя эта причина вторична. Как раз из-за удаленности от столиц традиционные для России бюрократические язвы достигли здесь чудовищных форм. Наместники Москвы и крупный местный бизнес образовали высшее сословие, рассматривающее полуостров как вотчину с крепостными. А уже вследствие этого начался исход населения.

Однажды мне в газету «Совершенно секретно» позвонила женщина Лариса Токунова, камчатский правозащитник, и очень эмоционально рассказала, что там у них творится настоящий беспредел. Силовики ради показателей ломают судьбы обычных людей. Например, ее сыну, 19-летнему студенту, дали 14 лет лишения свободы, словно серийному убийце, за несколько папирос с марихуаной, которые лежали на холодильнике в квартире его друга. Работа журналиста научила меня осторожности, и я с недоверием попросил прислать документы.

В приговоре суда было написано, что 14 октября 2004 г. сотрудники Госнаркоконтроля Петропавловска-Камчатского ворвались в квартиру на улице Победы, 4. Они задержали шестерых ребят 18–19 лет, которые, по оперативной информации, регулярно здесь собирались, курили марихуану и продавали ее знакомым. Традиционный сюжет для любого областного центра России, за которым редко следует наказание, связанное с лишением свободы. Но городской суд и вправду приговорил 19-летнего спортсмена, будущего юриста Николая Токунова к 14 годам строгого режима за 2,8 грамма изъятой конопли.

Неформальное объяснение у этой первобытной жестокости простое: на Камчатке нет героина, но есть полторы сотни сотрудников Госнаркоконтроля, которым нужно отчитываться по крупным делам. Как им быть? Возможности наркотрафика ограничены: вокруг Петропавловска отсутствует железнодорожная сеть, автодороги – только местного значения. Доставить в город наркотики можно только самолетом или морем. Но в аэропортах пассажиров тщательно досматривают, а поредевший флот находится под жестким контролем пограничников и береговых служб. Для наркоторговца в таких условиях игра не стоит свеч. Как следствие, наркологи Петропавловска не могут вспомнить ни одного внутривенного наркомана. Поэтому приходится превращать безобидных студентов в картель Синалоа.

Весной 2004 г. Россия в духе мировых тенденций пошла на либерализацию законодательства по легким наркотикам: постановлением правительства уголовная ответственность за хранение менее 20 граммов конопли была отменена. А дальше, видимо, подключились ведомственные лоббисты – как с карельскими пожарными и петербургскими ветеринарами. И вот введены в действие допустимые нормы хранения наркотических веществ, не встречающиеся в аптекарской практике, – например, 0,00075 грамма для хальциона. Продажа косяка конопли превратилась в особо тяжкое преступление, за которое дают от 8 до 20 лет.

Из показаний Алексея Радченко («подельника» Николая Токунова по делу № 1-175): «На меня оказывали физическое давление, которое проявлялось в периодических избиениях, применялись пытки электрошоком, при этом я был лишен какой-либо возможности двигаться, так как был прикован парой наручников к стулу, на котором почти все эти 33 часа и провел в сидячем положении. Наряду с физическим давлением на меня оказывалось огромное психологическое давление… Меня освобождали от оков наручников и вели к соседнему кабинету, где я, стоя в дверном проеме, мог видеть, как подвергают пыткам моего друга Николая Токунова… На двух сдвинутых вместе стульях лежал на животе Николай, руки его были застегнуты наручниками за спиной, а между руками были просунуты ноги. На голове Токунова был надет целлофановый пакет черного цвета, который был завязан на шее. Николай не двигался и совершенно не подавал признаков жизни».