Денис Терентьев - Молоко без коровы [Как устроена Россия]

На Севере в каждой деревне не вернувшиеся с мировой войны перечислены на обелиске поименно. Вроде бы фамилий немного, три-четыре десятка, но когда понимаешь, что в деревне домов еще меньше, холодеешь внутри. Например, из Гужово ушли на фронт 45 мужиков, а вернулись только 10 – ужасный «стандарт». А тут еще подоспела программа укрупнения деревень, когда существовавшие веками поселения вдруг признали неперспективными и принялись насильно расселять. Культуре северорусской деревни противопоставили нравы лесозаготовительных поселков, где булькало разрушительное мировоззрение временщиков. Среди коренных поморов участие в лесозаготовках – до сих пор что-то вроде греха. А День Победы – не удалой карнавал в пилотках, но прежде всего день поминовения павших.

Кто-то скажет, что это не настоящие русские, а какой-то особый этнос. А «настоящих» как раз и описывают мыслители-«особисты»: всегда готов сбить шапку перед барином, напиться водки и с трех раз не попадет пальцем в ухо без руководящих указаний. Но как раз такими люди иногда становятся, когда вертикаль власти отстроена, а свое дело построить не дают – и работой считается вахта за тысячу верст от дома. Однако прямые четкие русские мужики сохранились и на Урале, и в Сибири, и на Кубани. Просто на Севере их концентрация выше в силу исторических причин. Здесь из покон веку хозяин строился, как ему удобно. До сих пор радуют глаз двухэтажные терема по 30 метров в длину. Чтобы не ходить в суровые зимы в сарай, все жизнеобеспечение заводили под одну крышу: и амбар, и баню, и свинарник. Крестьянину не было нужды ни к кому бегать за разрешениями. Дореволюционный этнограф Владимир Насоновский пишет про поморский характер: «Это не мужик, а князь. Ни иго татарщины, ни иго крепостничества, ни иго удельного чиновничества не исковеркало его души. В нем нет и признаков лукавой хитрецы и подобострастия, свойственных крестьянам остальной Руси по отношению, например, к чиновному люду: с последним помор снисходительно деликатен» [1].

Однажды сотрудники Кенозерского парка обратили внимание, что один мужик, бывший егерь, пашет землю не плугом, а деревянной сохой. «Не прижился», – объяснил хозяин про плуг. Мы привыкли, что газонокосилка удобнее косы, зато у того мужика в крови вековая культура отношений с природой, и он не привык себя ломать. Хотя Север никак нельзя обвинить в игнорировании прогресса: еще в XIX веке здесь «прижились» немецкие сепараторы, норвежские бытовые мясорубки, механические прялки-«шведки».

Туристам часто представляют поморскую деревянную архитектуру просто как свидетельство одаренности русского человека, не вдаваясь, что за условия его сформировали и почему сейчас не у всех получается толком обтесать бревно. А ведь церкви являлись побочным продуктом поморского образа жизни, при котором человек не измучен и не озлоблен исполнением чужой воли. Это как раз пример молока, за которым мычит сытая жизнеспособная корова.

Часовня Успения Пресвятой Богородицы XIX века уже попала в путеводители как самая маленькая в России – крохотный сруб, крытый на два ската, в котором один человек помещается на коленях. Но прежде чем делать с ней селфи, надо задуматься, что часовня в лесу означает уважение к путнику. Чтобы он мог укрыться здесь от непогоды, укрепить себя молитвой и хорошо подумать о людях, не пожалевших для него своих драгоценных времени и труда без всяких подачек из Москвы.

В советские времена большую часть кенозерских храмов сберегли смотрители из крестьян. С теплотой вспоминают Николая Филипповича Ножкина, последнего жителя деревни и хранителя Ильинской часовни на Мамоновом острове в течение 40 лет. В 1970-е умные люди постановили часовню разобрать и перевести в музей «Малые Корелы» под Архангельск. Ножкин такого удара не перенес и вскоре предстал перед Господом – правда, ему было более 100 лет. А сегодня земной хранительницей Никольской часовни в Вершинине является Пелагея Николаевна Ножкина – его дочь. В возрасте 91 года ушла из жизни Анна Федоровна Силуянова, несколько десятилетий хранившая часовню Флора и Лавра, а дело ее тоже продолжает дочь Лидия. И это не «госслужащие на объекте», это плоть от плоти той культуры, которую вряд ли получиться понять, с умным видом осматривая местные гондареи – резьбу на деревянных фасадах.

Сегодня народ настороже: часовни-то на островах без охраны стоят, а замок сломать – не проблема. Поэтому если кто услышит ночью лодку с мотором – встают с постели и смотрят, а если кто чужой – объявляется тревога. Скорее всего, всполошили честные архангельские рыбаки, но местный инспектор не поленится в три часа ночи сесть в катер, чтобы в этом убедиться. Разве не это называется гражданской ответственностью, на формирование которой казна выделяет миллионы всевозможным болтунам?

Русский Север так и не родил своего Джека Лондона. Правда, маститый режиссер Андрей Кончаловский настолько проникся жителями Кенозерья и их укладом, что снял в 2014 году фильм «Белые ночи почтальона Тряпицына», где в главной роли – местный разносчик писем Алексей Тряпицын. Фильм получил «Серебряного льва» (главный режиссерский приз) на 71-м Венецианском кинофестивале. А потом и российского «Золотого орла». А пять лет спустя я разговаривал с Тряпицыным в Вершинино, куда он перебрался из родного Косицыно, женившись на продавщице Ирине, матери троих детей. А еще его назначили главой местной пожарной охраны – вот и все перемены. Хотя по местным меркам они очень значительны.

Кончаловский искал в российской провинции героя, его помощники исколесили всю страну. Тряпицына выбрали из пятидесяти кандидатов, что называется, «за подлинность». В кино его герой бежит в город от тоски и безнадеги, а реальный Тряпицын внутренне не изменился и уезжать не собирается. Недавний почтальон рассказывал, что Интернет эту профессию еще долго не отменит: «А налоги на землю? А пенсии? Газеты выписывают некоторые. Переводы приходят. Летом развозил это все на моторке, зимой – на санях. Радиус – километров 45–50 на моем участке. Зимой в каждой деревне почти пусто, в моем родном Косицыно всего три человека осталось. Тут работы нет, но все как-то приспосабливаются, живут своим хозяйством. Тюкаем топором что-нибудь. Вон у товарища из Питера дом сгорел – мы строим. Кто-то на такси работает – там семь тысяч заработка, на это разве проживешь?»

На новый пожарный пост, которым нынче руководит Тряпицын, область выделила 18 млн рублей: «Но что-то с ними случилось. Может, финансирование прекратили? Оттого сами после работы строили. А когда закончили, получили премию по 7 тысяч и благодарность».

В одном из интервью Кончаловский заметил, что люди на Севере «живут в апокалиптический период». Участковый в Кенозерье один на 35 населенных пунктов, раскинувшихся на 160 тыс. квадратных километров. В ходе полицейской реформы наверху решили, что для державы важно сохранить 400 генералов, а заместителя «анискина» содержать слишком дорого. И сократили.