Илья Репин - Мысли об искусстве [litres]

Его избрали почетным председателем, а В. Маковского – товарищем его. На собрание явился и делегат от левого течения в искусстве – выставки «Треугольник» [24] «Треугольник» – объединение художников-футуристов. . Хотя он и не имел пригласительного билета, он был допущен к заседанию.

Не помню вопросов, которые обсуждались на этом собрании, но впечатление от него было, как от чего-то никчемного, не имеющего ни силы, ни значения в переживаемый момент. Попросил слова и делегат «Треугольника», с волосами, напущенными на виски.

Раздались голоса, чтобы ему не разрешали говорить, но Маковский с иронической улыбкой ответил: «Отчего же? И он, возможно, скажет что-либо умное». А Репин добавил: «Пожалуйста, пусть говорят теперь все!» И все время, пока говорил делегат, улыбался загадочно.

Надо отдать справедливость, представитель «Треугольника» умело и ярко выразил свою позицию по отношению к академии, очертив ее недостатки и консерватизм. В его лице была представлена та часть художественных кругов, которую академия не подпускала к себе и на далекое расстояние и которая, не веря в ее непогрешимость, вбежала наконец в святилище искусства, опрокинула троны жрецов и, прикурив папироски от священного жертвенника, потребовала и себе места в общем храме.

Против этого требования никто уже не мог возражать, а члены академии и профессора почувствовали, что бразды правления им скоро придется передать в другие руки.

Собрание закрылось. На улице прощаюсь с Репиным.

– Уезжаете в Москву? – спрашивает он. – И прекрасно, в самое сердце! А я, – добавил он, садясь на извозчика и закутываясь в шубу, – к холодным финским берегам, к своим пенатам… Прощайте!

И несколько раз грустно покивал головой.

Больше я его не видел.

Я догнал группу профессоров Академии, медленно шедших по 4-й линии. «Да-с, батеньки мои, – говорил Маковский, – надо и честь знать: пожили, свое сделали, а там пусть и другие что-либо скажут».

Рядом шел в глубоком раздумье, заложив руки за спину, высокий Дубовской.

В 1923 году носились слухи, что Репин умер, и только в 1925 году я узнал от товарищей, что это неверно, что он еще жив. Обрадовавшись такому известию, пишу ему привет и получаю от него письмо.

В письмах обрисовывалась жизнь Репина, его постепенное увядание, и видно было, как то малое, что жило в этом великом человеке, стало, подобно зловредному микробу, размножаться, заполнять весь организм, пока не повергло его в прах.

Беру выдержки из его писем по годам.

5 декабря 1925 года:

«Дорогой Яков Данилович!

Вы меня так обрадовали Вашим письмом!.. Вы желаете знать, что я работаю? Это самое печальное время: темно, и холод одолевает. В мастерской 2 градуса тепла, на дворе более 10 мороза – стало теплеть.

При такой температуре одолевает лень. В нижней зимней столовой – спальня и проч., всего одна комната, я работаю мало…

Передвижники сходят со сцены… особенно неприемлемым является отсутствие Маковских. Уже и А. В. [Маковского] нет… Живут еще: Поленов, Васнецов и немногие ровесники…

Боюсь, если заживусь, – плохо придется кончать…

Простите за эту грустную повесть. Надеюсь, если еще соберусь писать Вам, подвернется что-нибудь занятнее.

Пожалуйста, вперед условие: буду писать Вам, если буду получать от Вас.

Вас любящий Ил. Репин»

С письмом прислал карточку – открытку, где снят с букетом цветов в день своих именин.

С каждым годом почерк его слабеет. Его фигура, как на сцене, начинает окутываться спускающимся флером и бледнеет. О нем пишет мне Н. А. Касаткин [25] Николай Алексеевич Касаткин (1859–1930) – русский живописец-реалист, художник-передвижник. : «Наш И. Е. Репин, гигант Товарищества, сумел смерть отодвинуть на свое место. Несмотря на все свои нервные заболевания, пережил всех своих товарищей. Молодец, что же делать, если одряхлел, – закон природы».

Письмо Репина от 1 июня 1926 года

«Благодарю! Благодарю за письмо Ваше. Ради бога, не беспокойтесь обо мне… Я избрал благую часть: быть каким-то каникуляром, жить беззаботно, созерцая ближайшее…»

12 мая 1927 года

«Мне в июле стукнет 83 года, время берет свое, и я делаюсь форменным лентяем, работаю мало. Юра (сын) недалеко, тоже работает понемногу, и вот подумайте: здесь, в глуши, одолел такую большую и оригинальную картину, которую можно причислить к последним словам искусства. Но я уже разболтался, как выживающий старик… Умолкаю…

Вот Вы живете на юге, в тепле, а здесь мы мерзнем все еще в холоде. Вот и апрель, а у нас все 0 по Реомюру, и каждое утро весь сад добела усыпан снегом и пруды покрыты льдом. Бедные уточки сегодня походили по берегу и воротились в свой теплый сарайчик с каменными стенками. Ни листочка свежей зелени, ни травинки зеленой; кругом серая прошлогодняя солома и рыжий бурьян… И ради бога не бросайте искусства…»

27 сентября 1927 года:

«…От лени я едва передвигаю ноги, письмами меня заваливают, а я бессовестно не отвечаю, но Вам пишу…

А виноградом (чудесным) меня угощал сосед, из Гельсингфорса приехал. Диво! И вот здесь в Финляндии!

Выпало почти две недели на мою долю праздников… Меня так еще чтят, а ведь это ошибка ! Признаюсь: я едва ноги таскаю и, главное, – ничего не выходит из моих дряхлых усилий…

А лето дивное! И я купался до сегодня. Но вчера я уже прощался со всеми милыми друзьями: мое последнее лето! Пора. Из меня теперь даже телесным наказанием ничего не добьетесь – кончил свою песенку, и вот уже правда: везло, везло! Теперь все, все удивятся: как это они так щедро одарили меня славой?!

Ну довольно – простите. Прошлый день моего рождения я уже прощался со всеми… Да, я уже повторяюсь… Прощайте, дорогой…»

Я соблазнял Илью Ефимовича югом и просил его переехать сюда. Он отвечал разбитым почерком, все ниже и ниже склоняясь к своим исповедям.

9 августа 1928 года:

«…Да, уж поздно, пора и честь знать, и я уже не смею мечтать о путешествии. А то с каким бы удовольствием прокатился бы я к Донцу и на его берегах посидел бы в вишневых садочках!

Как хорошо, что Вы задумали вспомнить о передвижниках, вспомнить правдиво… без лести, без выдумок… Мы много о всех вспоминали, “о милых мертвых”, как говаривали наши прапрадеды… Да, “иных уже нет, а те – далече”. Да, сколько ушло! А я вот все держусь не по заслугам… И я сам удивляюсь своему счастью. Многое теперь мне ясно… и все значение Природы и Разума на Земле!»

Далее у поверженного великого Репина начинается агония:

«Прощайте, прощайте, милые друзья! Мне много было отпущено счастья на земле: мне так незаслуженно везло в жизни.

Я, кажется, вовсе не стою моей славы… но я о ней не хлопотал и теперь, распростертый в прахе, благодарю, благодарю, совершенно растроганный несказанно добрым миром, так щедро всегда меня прославлявшим!..»