Арлен Блюм - За кулисами Министерства правды

Появился последний документ за полгода до создания Главлита, первым начальником которого по праву стал Лебедев-Полянский, полностью доказавший свою преданность в роли руководителя Политотдела ГИЗа, а еще через три месяца, осенью 1922 г., знаменитый «философский пароход» увез насильственно высланных за границу некоторых авторов протестов, в частности Н. А. Бердяева и Ю. И. Айхенвальда. Отношение к ним, как видно из ответа Луначарскому, выработано было заранее и на самом верху: выделим слова ответа — «…мы держим курс либеральный, но в данный момент ряд писателей не может печатать своих произведений».

Контуры будущего «Министерства правды» — тотальной цензуры под началом Главлита — обрисованы в этом ответе достаточно определенно и недвусмысленно. Оставалось придать ей законченную «организационную» форму, что и было вскоре сделано.

Сами протесты исходили от правления Всероссийского Союза Писателей, созданного в 1918 г., действительно независимого объединения писателей и ученых, Отстаивавшего даже в тех условиях права своих членов. В отличие от организованного через 16 лет Союза советских писателей, этого своеобразного филиала Министерства правды», первый Союз резко протестовал против цензурного террора; в него входили крупнейшие представители гуманитарной интеллигенции. Во главе его стояли М. А. Осоргин, также высланный за границу, Борис Зайцев, Николай Бердяев. Последний пишет в «Самопознании» о том, что он «проявил разнообразную активность за пять лет своей жизни в советском коммунистическом режиме… принимал активное участие в правлении Всероссийского союза писателей, был товарищем председателя союза и больше года замещал председателя, который по тактическим соображениям не избирался» 20. Союз защищал гонимую интеллигенцию, пытался (иногда небезуспешно на первых порах) освободить из-под ареста взятых в качестве заложников писателей и ученых. Виднейшие деятели Союза по разным причинам не собирались добровольно покинуть Россию, которой намеревались служить всей силой своего таланта и культурой, но они более не были нужны. Эта невостребованность мучила их, они, как мы видим, пробовали бороться за права пишущих, но безуспешно. Высланный из России Юлий Айхенвальд писал в 1923 г. в берлинской газете «Руль»: «В большевистской России писатель не может писать потому, что он не свободен.

Над его мыслями и над его словом тяготеет несказанный гнет, диктатура глупости и невежества, цензура толпы. Если там все-таки работают писатели, то иные — потому, что пишут несмотря на большевизм, а не благодаря ему. Литературе и науке приходится там пробиваться сквозь невероятные теснины» 21.

Авторы обоих протестов, должно быть, отдавали себе отчет в бесполезности обращения «по начальству», даже к такому «просвещенному», каким представлялся тогдашний нарком просвещения. Госиздат РСФСР находился в его непосредственном подчинении, и он при желании мог бы тогда найти управу на слишком ретивых цензоров Политотдела. С известной долей лукавства и скрытой издевки авторы протеста привели точную выдержку из статьи Луначарского «Свобода книги и революция», опубликованной в № 1 журнала «Печать и революция» за 1921 г., где говорится о цензуре «как об ужасной черте переходного времени» и отдельных «держимордах» от цензуры. Но они умышленно оборвали цитирование этой статьи, в которой далее говорится: «Цензура? Какое ужасное слово! Но для нас не менее 1ужасные слова: пушка, штык, тюрьма, даже государство. Все… Но мы считаем священным штыки и пушки, самые тюрьмы и нашегосударство, как средство к разрушению и уничтожению всего этого. То же самое с цензурой. Да, мы нисколько не испугались необходимости цензуровать даже изящную литературу, ибо под ее флагом, под ее изящной внешностью может быть внедряем яд еще наивной и темной душе огромной массы, ежедневно готовой пошатнуться и отбросить ведущую ее среди пустыни к земле обетованной руку из-за слишком больших испытаний пути». Тут, кажется, все уже становится ясным, но несколькими абзацами выше писатели могли прочитать еще более страшные слова, в которых развивается мысль Ленина о «двух видах нравственности» и «насилия»: «Для настоящего революционера, не болтуна, а работника революции, совершенна ясно, что являющееся отвратительным и реакционным в руках соответственно реакционного правительства, насилие окажется священным, необходимым в руках революционера». Такая вот «диалектика»…

Ранее (в главе «Нарком просвещения и главный цензор страны») уже говорилось о взаимоотношениях Луначарского с Лебедевым-Полянским. В этом эпизоде мы сталкиваемся с первым случаем такого столкновения, но, как и прежде, последнее слово остается за подчиненным наркома. Будущий главный цензор, как обычно, напоминает своему начальнику, что действия цензуры санкционированы сверху, исходят из «общей нашей политики, диктуемой ЦК РКП», прибегая затем к прямому политическому доносу на деятелей Всероссийского Союза Писателей. Да и в самом Луначарском коммунист все же всегда брал верх над писателем-интеллигентом. Заигрывая порой с некоторыми художниками слова, он резко выступал против попыток создания хоть сколько-нибудь независимых от партийного влияния профессиональных художественных союзов и объединений. Вспоминая впоследствии о таких попытках в первые годы после октября, он писал: «Все это для меня как представителя Советской власти было абсолютно неприемлемо… Передача полномочий какому-нибудь профессиональному союзу художников, каким-нибудь вообще художественным объединениям, какой-нибудь художественной учредилке — означала бы крах советской политики в этой области и капитуляцию перед защитой страны» 22.

Вполне понятно, что и резкий протест писателей и ученых против засилья цензуры в лице руководителей Политотдела ГИЗа оставлен был Луначарским без внимания: доводы Лебедева-Полянского вполне убедили его, или, по крайней мере, он не возражал против них. Тем более, что протест исходил от деятелей науки и литературы из «чуждого лагеря»…

Судя по всему, с протестом Всероссийского Союза писателей был хорошо знаком Питирим Сорокин, также разделивший судьбу некоторых членов Правления Союза, высланных в 1922 г. В очерках «Нравственное и умственное состояние современной России», опубликованном в пражском журнале «Воля России» (№ 4 и 5; затем они вошли в изданную им книгу «Современное состояние России»), он писал: «Такого разгрома история русской науки и мысли не знала… Все чуть-чуть не согласное с догмой коммунизма, преследуется. Газеты, журналы, книги допускаются только коммунистические или по вопросам, не имеющим отношения к социальным проблемам (из газет я узнал, что власть уничтожила мою книгу «Голод как фактор»).