Арлен Блюм - Как это делалось в Ленинграде. Цензура в годы оттепели, застоя и перестройки

Не менее курьезно выглядит один из фрагментов «Справки о продукции издательства “Художественная литература”», посвященный составу однотомника Сергея Воронина «Единственная ночь» (1982 г.): «Книжной правке, за исключением замены имени Владимира Высоцкого на имя Аллы Пугачевой (курсив наш. — А. Б.) и исправления стилистических неточностей в повести “Последний заход”, произведения С. Воронина не подвергались» [313] Там же. Оп. 3. Д. 193. Л. 107. . В повести этот фрагмент выглядит так: сосед героя, парень за стеной, «пьет и крутит магнитофон… И оттуда доносится голос Аллы Пугачевой: “Арлекино… Арлекино…”. Бывает, я не выдерживаю и стучу в стену» (с. 461). Имя Владимира Высоцкого, умершего за два года до этого (1980 г.), подлежало табу: во всяком случае, «популяризировать» его не рекомендовалось, хотя его творчество было известно каждому, попав в «магнитиздат», достигший фантастических размеров.

Цензурные органы требовали от руководителей издательств гарантий, что в их продукцию «не пробрались» случайно имена эмигрантов новой волны. Директор издательства «Советский композитор», запрашивая цензурную визу, прислал, например, такую справку в Леноблгорлит в ноябре 1981 г.: «В тексте и фотографиях брошюры “Симфонический оркестр Ленинградской гос. филармонии им. Д. Д. Шостаковича” нет нежелательных для упоминания в печати лиц» [314] Там же. Д. 179. Л. 7. . Такая справка была затребована потому, что, как известно, из этого оркестра эмигрировало много музыкантов — «лиц еврейской национальности». Интересно было бы узнать, каким образом на практике издательству удалось провести такую операцию. Может быть, с помощью ретуши?

Изобразительное искусство — в силу присущего ему непосредственного эмоционального воздействия — таило, с точки зрения приставленных к нему многочисленных наблюдателей, еще большую опасность, чем словесные тексты. Во время предварительного просмотра произведений искусства бдительность цензоров возрастала многократно. Ни одна, даже второстепенная, не бросающаяся, на первый взгляд, в глаза деталь рисованной обложки, иллюстрации и других произведений книжной графики не должна пройти мимо его внимания, поскольку возникает опасность протаскивания «не нашей» идеологии» и, что очень важно, «не нашей» эстетики.

Не случайно пик репрессий в отношении художественной продукции приходится на 1962–1964 гг. Вызваны они, несомненно, «встречами Н. С. Хрущева с творческой интеллигенцией», в том числе — неожиданным посещением выставки работ молодых московских художников в Манеже, состоявшейся в декабре 1962 г. Разъяренный Хрущев, как известно, обрушился на художников, в самых грубых выражениях обвиняя, их в отрыве от народа и прочих грехах. Поиски новых форм подверглись поруганию и совершенно заушательской критике. По команде свыше в печати тотчас же развязана разнузданная кампания: многие художники и скульпторы обвинялись в «преклонении перед западным искусством» и отступлении от метода социалистического реализма. На местах шли поиски своих домашних «абстракционистов».

Свои, специфические методы борьбы с этим «нездоровым явлением» применили цензурные инстанции, в том числе и ленинградские. Во множестве документов упоминается о формализме и абстракционизме в оформлении книг, хотя с ними стилистика книжной графики чаще всего не имела ничего общего. Любое отступление от натурализма воспринималось как «тлетворное влияние западного искусства». Первым откликнулся на события в Манеже цензор Липатов, в докладной записке которого, датируемой тем же декабрем 1962 г., сказано: «Считаю необходимым доложить, что в издательстве “Советский писатель”, с моей точки зрения, неблагополучно обстоят дела с оформлением книжных обложек, суперобложек и форзацев. Наблюдается засилье абстракционистской, формалистической, футуристической манеры исполнения. Обложки, созданные в модернистском, абстракционистском стиле не только портят вид, но и наносят большой вред эстетическому воспитанию трудящихся… и за всю эту мазню государство платит художникам большие деньги. По-моему, надо обратить внимание партийных органов и редколлегии “Советского писателя” на работу художников этого издательства. Творчество их необходимо повернуть в сторону утверждения принципов социалистического реализма» [315] ЦГАЛИ СПб. Ф. 359. Оп. 2. Д. 75. Л. 31. .

Оформление книг, выпускавшихся «Советским писателем», и в дальнейшем вызывало постоянные упреки: «В творчестве некоторых ленинградских художников-оформителей иногда сказывается влияние чуждых формалистических тенденций в искусстве… дан полный простор для абстракционистов и формалистов. В Ленинградском отделении издательства “Советский писатель” выходят книги с уродливыми обложками, как “Всё ещё в апреле” Л. Мочалова, “Звезда над рекой” А. Гитовича, “Большой шар” А. Битова и др. С оформлением обложек и иллюстраций в Гослитиздате обстоит благополучно. Иллюстрации и оформление некоторых книг заслуживает похвалы. Но отдельные формалистические выверты и здесь имеют место. Так, заслуживает осуждения формалистическая суперобложка юмористических рассказов Стивена Ликока и абстрактный форзац в этой книге» [316] Там же. Ф. 359. Оп. 2. Д. 79. Л. 24. .

Неоднократно вторгались надсмотрщики и в самое содержание монографий по теории и истории изобразительного искусства. Книга крупнейшего специалиста по эстетике профессора М. С. Кагана «О прикладном искусстве. Некоторые вопросы теории» (Л.: Художник РСФСР, 1961) вызвала резкое осуждение уже на стадии предварительного контроля: «Книга недостаточно политически остра, не противопоставляет советское и буржуазное искусство. На стр. 78–79 автор разбирает, как воздействует храм и царский дворец. Этот разбор носит такой объективистский, аполитичный характер, что несет отрицательное воздействие на советского читателя. Это — настоящий хвалебный гимн божьему храму, способный вызвать искушение сходить в этот храм и испытать описанные чувства. А ведь эти примеры можно использовать так, чтобы придать им нужную нам политическую окраску, показать, как господствующий класс использовал искусство вообще и религиозное в частности, чтобы через храмы и дворцы вызвать у народа нужные ему, то есть эксплуататорскому классу, чувства и идеи. И тут же сказать, что советское прикладное искусство, реализуемое в клубах, дворцах культуры, станциях метро и т. д., воспитывает у советских людей другие, нужные нам идеи, чувства». Цензор потребовал «…ввести в книгу исправления, которые придали бы ей политическую заостренность, или оговорить классовый характер разбираемых примеров» [317] Там же. Ф. 359. Оп. 2. Д. 68. Л. 39. .