Арлен Блюм - Как это делалось в Ленинграде. Цензура в годы оттепели, застоя и перестройки

В данном случае автор применил для маскировки типичный прием: туристы встретили какого-то бомжа, бродягу, накормили его, и он «…в благодарность спел под гитару песню “Пилигримы”, что соответствовало его образу жизни, как он полагал (“Мимо ристалищ, капищ, мимо храмов и баров, мимо шикарных кладбищ, мимо больших базаров… синим солнцем палимы идут по земле пилигримы…”). Песня так понравилась режиссеру создаваемого тогда в Казахстане студенческого театра “Пилигрим”, что она попросила журналиста отдать ей эту песню и напеть мелодию, чтобы она стала гимном театра. Что из этой затеи вышло — не ясно…». Добавлю от себя, что, по всей видимости, речь шла о стихотворении Бродского, положенном на музыку и исполнявшемся известным бардом Евгением Клячкиным, благодаря чему она и попала в упоминавшуюся уже ранее разновидность самиздата — так называемый «магнитиздат».

Тот же журналист после нескольких лет скитаний оказался в Тарусе, сотрудником местной газете «Октябрь», в которой напечатал очерк о тяжкой работе свинарок-колхозниц. Подумав, он вставил в него отрывок из стихотворения также находившегося в эмиграции Наума Кор-жавина (опять-таки без упоминания его имени) «Над книгой Некрасова», широко распространявшегося в самиздате: «Столетье промчалось и снова, / Как в тот незапамятный год, / Коня на скаку остановит, / В горящую избу войдет… / Ей жить бы хотелось иначе. / Носить драгоценный наряд. / Но кони все скачут и скачут, / А избы горят и горят…».

Автору этих строк (прошу прощения за нескромность) также удалось однажды протащить «табуированное» имя, а именно — Джорджа Оруэлла. В 1972 г. в свердловском журнале «Уральский следопыт» (№ 3) появилась моя статья о цензурных преследованиях в России конца XIX — начала XX вв. ряда американских и английских антиутопий, в частности, запрещении издания в переводах на русский романа Эдварда Беллами «Через 100 лет», «Машины времени» Герберта Уэллса и, как ни странным это покажется, рассказа Джерома К. Джерома «Новая утопия» (1891 г., русский перевод — 1898 г.). В нем респектабельный джентльмен, наслушавшись в «Ночном социалистическом клубе» разговоров о будущем Англии, засыпает у камина и «просыпается» в XXIX веке, когда уже осуществились все мечты социалистов. Он застает общество, в котором все счастливы, но всё уныло, однообразно, стандартно: людей не отличить друг от друга, даже мужчин от женщин. Лишь присмотревшись, можно понять, что их отличает номер (соответственно четный или нечетный), который они носят на груди. Имен нет, так как они «создают неравенство»; людей, отличающихся по своему умственному уровню от общего стандарта, приводят «к норме» посредством особой операции… В эпилоге герой рассказа просыпается и с огромным чувством облегчения застает себя в доброй старой Англии, где, слава Богу, ничего не изменилось.

Комментируя этот рассказ, я писал (и это было напечатано!), что, с точки зрения «сохранения существующего порядка вещей», нужно было тогда не запрещать, «а наоборот — всячески способствовать распространению этого рассказа, призванного уберечь читателя от социалистических иллюзий». Более того, мною было высказано осторожное предположение, что «…именно этот незатейливый рассказик 1891 г. положил начало антиутопиям, в которых будущее рисовалось как царство полной нивелировки и стандарта». Среди них «самыми значительными, написанными на высоком художественном уровне», я назвал, конечно же, «Мы» Евг. Замятина (в нем ведь люди тоже ходят под номерами и им грозит операция в тех случаях, о которых писал Джером), «Прекрасный новый мир» Олдоса Хаксли и «1984» Джорджа Оруэлла. Самое удивительное — на это я тогда и не надеялся! — что из этого пассажа тамошним наивно-провинциальным цензором было вычеркнуто только имя Замятина, которое ему что-то говорило; о Хаксли и Оруэлле он, видимо, и не слыхивал… Думаю, что такой «номер» в московской или ленинградской печати тогда бы не прошел.

Мой добрый приятель, покойный, увы, Александр Михайлович Панченко, ставший в 90-е годы академиком, широко пользовался в свое время «святой простотой» провинциальной цензуры. В 60-е годы он вместе с Владимиром Ивановичем Малышевым, легендарным основателем знаменитого «Древлехранилища» Пушкинского дома (сейчас оно носит его имя), посылал в районные газеты Карелии заметки, посвященные протопопу Аввакуму, сожженному в тех местах, в Пус-тозерске, и другим деятелям старообрядчества. Еще больший успех имело «сотрудничество» с печатью Северного Кавказа. Один из сокурсников Панченко по филологическому факультету Ленинградского университета, по окончании его послан был, как «молодой специалист» по существовавшему тогда обязательному «распределению», на свою родину — в Грозненскую область (теперь это Чеченская республика). Тотчас же, как «ценный национальный кадр», он был назначен на должность редактора одной из районных газет. Ему-то и посылались из Ленинграда небольшие заметки к юбилеям писателей Русского зарубежья — Д. С. Мережковского, З. Н. Гиппиус, В. Ф. Ходасевича, Георгия Иванова и других. Писалось о них в самых возвышенных тонах, а главное — к месту и не к месту обильно цитировались их стихи. Все это беспрепятственно появлялось в газете: их имена ничего не говорили местному цензору. Такое занятие доставляло двойное удовольствие: во-первых, благодарный редактор присылал почтовым переводом гонорар, причем его сумма, независимо от объема статьи, неизменно равнялась двум рублям восьмидесяти семи копейкам, — столько стоила тогда бутылка «Московской» (такие «сакральные» цифры впечатываются на всю жизнь!), который, конечно же, немедленно пропивался нами за здоровье «господина редактора уважаемой газеты» (любимый тост А. М. Панченко). Одновременно присылался и сам номер газеты, который ходил по рукам, вызывая общий восторг. Во-вторых же, — и это было важнее всего! — лишний раз «вставить перо» Софье Власьевне , как называли мы всегда в своем кругу Советскую Власть, всегда было не вредно. Все-таки какая была хорошая вещь — «дружба народов»… Такую же трибуну предоставлял (и сам ею пользовался весьма активно) другой наш знакомец — Анатолий Хийр, силою обстоятельств заброшенный в Маревский район Новгородской области на должность редактора газеты «Сельская новь».

Конечно же, мы нисколько не претендовали на «потрясение основ», готов подписаться под словами упоминавшегося выше Сергея Баймухаметова, который проделывал нечто подобное в те же самые годы: «На самом деле никакого осознанного стремления вызова власти, осознанного показать кукиш в кармане, у меня и в мыслях не было. А так само собой выходило — по стечению случайностей, по молодости и бездумному фрондерству…»