Александр Маркин - Дневник 2002–2006

Интересно, как так происходит и что происходит между людьми, которые были близки и вдруг ни с того ни с сего между ними ничего больше нет. Разлом. И пустоту между можно ощутить буквально, почти физически. В словах, которые говоришь или слышишь и не можешь понять, вернее, не понимаешь, потому что кажется, что в них нет смысла, или потому что начинаешь постоянно говорить одно и то же и много раз повторяешь одно и тоже, и смысл произнесенного, известно, теряется с каждым новым повторением, или потому что кажется, что речь чужого рассыпается и перестаешь ее слушать, потому что слушать больше нечего, или потому что тебе повторяют одно и то же, или в молчании. Или в жестах, которые больше не интересно читать, или в положении тел, когда между однажды близкими начинает проходить граница, которую не хочется больше пересекать. Во взгляде, уходящем в пустоту. Короче говоря: интересна природа и умирание душевной (и физической) близости.

В библиотеке английского семинара у окна часто сидит прекрасный светловолосый юноша-филолог с широкими швейцарскими плечами. Когда идешь к библиотеке, видно, как он читает книги, когда было тепло — в белой футболке, сегодня — в сером свитере. Сегодня, когда я шел в библиотеку английского семинара, он сосредоточенно читал. Когда я уходил — захотелось посмотреть на него — я посмотрел и увидел, что он спит, положив голову на стол, и я подумал, что английская литература не одного меня погружает в сон. В доме, где находится английский семинар, жила (в изгнании) Роза Люксембург.

В Цюрихе безупречная осень. Соединение пустоты, багровых и сухих листьев на асфальте, холодного воздуха, электрического света, родителей с детьми в теплых шарфах в полутемноте полуосвещенных улиц. Иногда пробежит спортсмен в красных шортах и белой шапочке.

Туман, похолодало.

Со мной поздоровался бомж, укладывавшийся спать на скамейке в парке. Хотя он выглядел совсем не как бомж, а как клерк, который экономит на съеме квартиры.

11 ноября

На втором этаже английского семинара студенты обступили своего поджарого профессора, профессор объясняет им: She isn't virgin. She acts like she's a virgin and makes them think she's a virgin, but she's not. And that's a problem. Все-таки современное литературоведение озабочено грандиозными проблемами!

Думал о том, что производители одежды — это фашисты наших дней, они делают одежду, которая хорошо сидит только на стандартной фигуре, надо быть ни толстым, ни худым, соответствовать определенному набору физических признаков, и тогда одежда будет сидеть на тебе хорошо. Если ты не соответствуешь — одежда будет сидеть не так , ты будешь выделяться etc, и все равно — нравится тебе это или нет. Как при нацизме, когда твое право на нормальное существование тоже определялось конкретным набором физических признаков.

(Но всегда, конечно, есть портные.)

Сплю почти на ходу.

Ел полукилограммовую плитку шоколада. Еле доел до конца. Наверное, теперь месяц не буду есть шоколад. Когда ел последние кусочки, думал о том, что шоколад похож на говно.

(Сравнение, разумеется, не ново.)

Тепло в шерстяном пиджаке.

13 ноября

Сегодня пришлось встать в половине шестого утра, чтобы не опоздать на поезд в Бриг. Над Цюрихским озером туман. Ездил в Валис. Хотел отправиться из Брига в Рарон, к могиле Рильке, потом в Церматт, посмотреть на Маттерхорн. Но приехав в Бриг, где, кажется, сосредоточены все главные силы обороны Конфедерации Швейцария от врагов (в вагоне ехал с ротой солдат, в зеленых мундирах, серых брюках и голубых беретах, с огромными сумками, они громко говорили на двух языках, смеялись, мешали мне досыпать, и еще — с хоккейной командой, — все вышли в Бриге), я решил погулять по городу, и, наслаждаясь утренним солнцем и видами замка, когда-то принадлежавшего барону Каспару Йодоку фон Штокальперу, он построил его на деньги купцов, плативших дань за проход через Симплонский перевал, находившийся в баронских владениях, недавно замок отреставрировали на деньги тысячи спонсоров, все имена которых выбиты на каменных досках, прикрепленных к стенам замка; наслаждаясь деревянными домами, запахом навоза и горами, обступившими город со всех сторон, я пропустил поезд в Рарон и решил поехать в Церматт. По железной дороге паровозик тащится в гору, в окне водопады, пропасти и ржавый лес.

Через полтора часа я впервые в жизни попал на настоящий горнолыжный курорт. На настоящем горнолыжном курорте нет машин, только электромобили. Там холодно, прекрасный воздух, и уже вовсю катаются на лыжах и сноубордах, и футуристического вида подъемники поднимают туда, где всегда снег. По узким улицам с домами из почерневшего от старости дерева, и все эти дома — почти сплошные пятизвездные гостиницы и шале, ходят японские туристки с большими рюкзаками, в которые засунуто по желтой или розовой розе, и их японские мужья с большими фотоаппаратами (ведь все остальное у японских мужей, как известно, маленькое, для них даже производят презервативы ультрамаленького размера). Цены там на все в два раза выше, чем даже в Цюрихе, там течет бурная горная река, красные рябины, дома на склонах, и над всем великолепием, словно гигантский акулий зуб, возвышается Маттенхорн. The higher I rose the more intense became the excitment. Везде указатели, где смотреть необычайные натуршёнхайтен и сколько до них идти.

На площади перед церквью проходил мимо бронзового фонтана, изображающего резвящихся бобров на горных камнях, бобры — с блестящими затертым головками. Ко мне подбежал швейцарец средних лет в замшевой кепке и зеленом свитере, тащивший за собой рыжую собаку, на шее которой был привязан красный бант, и спросил, говорю ли я по-французски. Я ответил, что говорю, но ун пё, но я могу по-немецки, мы же в двуязычном кантоне. Тогда он сказал дойч иззт шайсспрахе и спросил, говорю ли я по-английски, я сказал: конечно. Он пришел в восторг и стал гладить бобров по сиявшим на солнце бронзовым головкам и объяснять мне на смеси французского и английского, что если гладить этих бобров так, как он это делает сейчас, то будет счастье, много монэ этсетера компри? Схватил меня за куртку, подтащил к фонтану и заставил гладить бобров. Я сказал мерси и поспешил скрыться от него в церкви, пока он не придумал чего-нибудь еще. Сел на деревянную скамью, дышал ладаном, читал в бревиарии, какие надо читать молитвы за упокой католических усопших.

Потом я поднялся на ледник и осмотрелся вокруг. Но солнце уже исчезло. Маттенхорн стал исчезать в облаках. Еще немного — и начнет смеркаться. Пора было ехать к могиле Рильке. Обратно — час десять в том же красном поезде. С шумными маленькими детьми в вагоне. Мальчик лет семи играл в крестики-нолики со своей старшей сестрой. Дул на вагонное стекло, и пока на стекле держался пар его дыхания, они чертили на нем крестики и нолики. Их совсем малолетний брат ходил по вагону с куском тряпочки вместо соски во рту.