Ольга Дренда - Польская хонтология. Вещи и люди в годы переходного периода

– Сегодня я думаю, что приехал в ПНР как на декадентское сафари, – с некоторым смущением говорит мне Вутен: тогда он мчался по улицам Гдыни в своем новом «пежо», включив на полную мощность The Rolling Stones. В тогдашней Польше он помнит бросающуюся в глаза нищету, беспорядок, грязные фасады, гостиничный персонал, который его в упор не видел, и сердечность поляков, с которыми он случайно познакомился и которые устроили ему неожиданную прогулку по ночной Варшаве. – Это было угнетающее место. На улицах я чувствовал, что за мной следят, а с другой стороны, люди, с которыми я разговаривал в кафе, были весьма откровенны. В воздухе пахло бурым углем, капустой и лизолом.

На его снимках этого не видно, пейзажи на них безлюдны и аккуратны. Гданьск, Гдыня и Познань – это почти что необитаемые планеты прямоугольных параллелепипедов. Рассматривая фотографии, мы можем – хотя бы частично – проследить его маршрут. Фотограф наверняка забрался в гданьский район Оруния: на одном из кадров мы видим кинотеатр «Космос» (сейчас бензоколонка) на улице Рабочего единства (сейчас тракт Святого Войцеха), низкое здание, типичное для шестидесятых годов, с наклонными стенами и яркой живописной рекламой, сделанной с размахом, устремленной вперед, в будущее. В программе наверняка кинохиты года: «Кингсайз» Юлиуша Махульского, «Гоголь-моголь» Романа Залуского или «Заклятие долины Змей» Марека Пестрака. Стену соседнего дома украшает мураль «Спортлото»: «Игрокам везет!» В Познани он попадает в район Грюнвальд, где в шестидесятых годах был построен жилой комплекс с предприятиями бытового обслуживания «Рондо». Корпуса, спроектированные в гармоничном, модернистском ритме (окно, балкон, окно, балкон), были разделены магазинчиками, попеременно горизонтальными и вертикальными. В новой Польше светлые, остекленные силуэты магазинчиков скрылись под наслоениями баннеров и безыскусным художественным оформлением, а корпуса приобрели модные цвета фруктовых йогуртов, но Вутен сфотографировал их еще в исходном виде, с металлическими перголами на крышах. Иностранец, который крутился с фотоаппаратом вдалеке от туристических маршрутов, привлек внимание милиционеров, которые, подозревая, что он снимает стратегические объекты, реквизировали пленки и отослали в лабораторию в Варшаве. Ничего не обнаружив, вручили Вутену фотографии и велели уезжать. Фотографии вышли розовато-голубые, в стиле популярных сейчас фильтров ретро.

В воздухе пахло бурым углем, капустой и лизолом…

Лодзь, 1990

Тён Вутен вспоминает, что в Польше ему больше всего нравились придорожные гостиницы, бетонные коробочки, которые «вырастали как из-под земли, посреди пустырей». Внутри этих строений преобладал один материал.

– Много пластика. То же самое я заметил спустя много лет, посещая Северную Корею. Когда коммунистические государства пытаются выглядеть современно, они везде используют пластик.

А в палитре цветов преобладали оттенки коричневого. В хонтологических интерьерах, как частных, так и общественного пользования, в то время господствовали, мягко говоря, цвета́ земли, иначе говоря – палитра гнилости и разложения: темная и светлая охра, жженая сиена, так называемый желто-горчичный и буро-бежевый. Коричневые портьеры, коричневый паркет, деревянная обшивка, выкрашенная рыжей краской, протершаяся обивка, поблескивающие желтые стены лестничных клеток в интерьерах школ и учреждений (кроме тех, что красили светло-зеленым; спустя годы дух светло-зеленых стен вызовет Моника Сосновская в своих инсталляциях – «современных руинах»). Французский историк Мишель Пастуро, автор нескольких книг по истории цвета, пишет о том, как цвет в сочетании с сильной эмоцией формирует воспоминания, как память возникает из синестетических впечатлений. Его детство в шестидесятых годах, кроме того, что носит явный оттенок парижского снобизма, окрашено голубым (как и его элегантный свитер), а также «миттерановским бежевым», «немодным в момент появления» и отвратительным для автора. Когда Пастуро посещает страны бывшего Восточного блока, ему бросается в глаза цвет, «неприятный для глаз и калечащий душу, самый скверный из всех возможных, вдобавок было в нем что-то грубое, нецивилизованное, как будто он вел начало от самых неотесанных форм социальной жизни, нечто вроде Urfarbe [5] Працвета. – Примеч. автора. ». Интересно, речь идет о каком-то из гнилостных оттенков неустановленного названия? Я посоветовалась с читателями на сайте «Хонтологии». Что они помнят? «Оранжевый, такой теплый, грязноватый оттенок»; «такой не то желтый, не то бежевый цвет масляной краски на стенах»; «серо-голубой, коричневый, неяркий, с крупным зерном»; «грязно-коричневая обивка старого дивана-кровати»; «цвет детской неожиданности и светло-зеленый, лучше всего вместе».

– Всюду было очень коричнево, – соглашается Феликс Ормерод, когда я спрашиваю о цвете его воспоминаний о первой поездке в Польшу. Феликс – любитель железнодорожного и городского транспорта, путешественник, велосипедист, тщательно документирующий все свои поездки. Фотографии его первых путешествий по Польше в 1989 и 1990 годах отличаются знакомым золотистым оттенком, который стирает со всех городских пейзажей следы кризиса. Познань выглядит как город, присыпанный волшебной пыльцой. Хелмно – это город залитых солнцем роскошных бульваров, а красивее всех Грудзёндз. Феликс фотографировал «ненужные вещи», обыденные, которых мне не хватает на снимках польских фотографов этого времени: обычные магазины, станции, улицы, скверы. Удивительно, как много моих собеседников приезжало из других стран. Возможно, полякам пейзаж казался настолько отталкивающим и настолько разлагающимся, что они предпочитали выждать, пока он преобразится во что-нибудь более красочное и домытое. Польских документалистов тогда занимали срочные текущие дела, политические дебаты и протесты или новые, незнакомые социальные проблемы – бездомные на улицах, разорившиеся предприятия. Это не могло ждать. Достопримечательности обычной улицы с ее нереальностью, лиминальностью и анархией, кажется, острее всех видел Тадеуш Рольке, к тому времени уже много лет работавший корреспондентом «Штерна» и немецкого «Арт», он фотографировал киоски с мясом, настоящий чудовищный потлач – тротуары фешенебельных кварталов, украшенные разделанными свиными тушами («С гигиеной у меня все в порядке, а бактерии я прогоняю прутиком», – развеивает сомнения клиентки селянин, который в центре Варшавы разложил: пластиковую пленку, поверх нее солому, а на ней колбасу, как записал в своих заметках времен трансформации Мариуш Щигель).