Аркадий Ваксберг - Белые пятна

Отличный «психолог», Двойрис играл на чувствительных струнках людей, не очень-то верящих ни в себя, ни в наши законы. Ему как раз это было с руки: чтобы не верили и боялись. А он держал бы их в кулаке. При нем всегда был карманный фотоальбом — на снимках он запросто, запанибрата соседствовал с людьми, которых знала в лицо вся страна: государственные деятели, актеры, герои войны и труда.

Следствие установит, в каких случаях это был ловкий фотомонтаж, а в каких — реальная «сценка из жизни». Я готов допустить, что на этот раз все и впрямь обошлось без фальшивки: втеревшись в доверие к очень видному и очень старому общественному деятелю, Двойрис несколько лет ходил в его нештатных секретарях, посещал с ним все приемы и встречи, не упуская случая попасть в объектив. Он неплохо предвидел, какие дивиденды все это ему принесет.

Хорошо, пусть даже и так, знаком с тем, обнимается с этим… Ну и что же с того? Разве знакомство, даже дружба, родство с уважаемым человеком, какой бы пост тот ни занимал, — разве дает это хоть малейшие привилегии? Позволяет хамить? Допускает изъятия из закона? Открывает возможность спекулировать, наживаться обходными путями, властвовать, повелевать, куражиться над людьми?

Какая рабья привычка толкает полноправного гражданина пресмыкаться перед самодовольным, заносчивым хамом? Угождать ему? Ползать на брюхе? Потакать любой прихоти, идя на сделку с совестью? Чего он боится, полноправный, сознательный гражданин? Что за подленький страх заставляет его терять человеческий облик? Ведь он же свободный человек в свободной стране. На его стороне закон. От произвола, расправы и мести его ограждают милиция, суд, прокуратура. От плевка в душу — достоинство и гордость.

Так не все ли равно, с кем рядом снимался Двойрис? Не все ли равно, к кому он запросто вхож? Не все ли равно, чей телефон записан в его блокноте?

Мы чтим людей, чей труд и заслуги получили общественное признание. Мы воздаем им должное, глубоко уважаем и отвечаем любовью на их любовь к своему делу, к своему обществу, к своему народу. Но никакого основания трепетать перед ними у нас нет. Никакой опасности оказаться жертвой их положения не существует. И никто — абсолютно никто! — не может расправиться с тем, кто остался верным закону. Никто — даже если сам Захар Семеныч позвонит «важному человеку» и предложит устроить тотальный разнос.

Двойрис не был на короткой ноге ни с одной знаменитостью, чьим именем он запугивал непокорных. Но если бы даже и был, — чего ж вы боялись, дорогие друзья?..

Я задал этот вопрос и тут же поймал себя на мысли, что без внимания Захара Семеныча не обойтись теперь уж и мне. Ведь он никогда не прощал любой попытки осадить его, поставить на место. А уж полного-то разоблачения не простит и подавно.

Что ж, я готов. Только сначала пусть разберутся, положено ли все-таки как-то ответить за урон, который общество понесло от блистательных его похождений. Великодушие закона амнистирует многое из того, что он натворил до 4 ноября прошлого года. Но почти тридцать тысяч рублей — пенсия за «заслуги», которых не было и в помине, пенсия, полученная на основе фальшивок, — эти похищенные у государства деньги тоже надо списать по амнистии?

Вот вопрос, на который должен ответить суд, и тогда этот «судебный очерк», названный так пока что лишь по признаку жанра, действительно станет судебным.

1978

«…Почти тридцать тысяч рублей — пенсия за «заслуги», которых не было и в помине, пенсия, полученная на основе фальшивок, — эти похищенные у государства деньги тоже надо списать по амнистии?

Вот вопрос, на который должен ответить суд, и тогда этот «судебный очерк», названный так пока что лишь по признаку жанра, действительно станет судебным».

Так заканчивался очерк «Роль», посвященный похождениям «министра», «писателя», «журналиста», «ветерана войны», «руководителя группы старых большевиков» З. С. Двойриса. В сотнях читательских писем, пришедших после его публикации, повторялся один и тот же вопрос: станет ли все-таки этот очерк судебным? Не выплывет ли снова «всесильный» Двойрис с помощью чьей-то могучей руки?

Теперь мы можем сообщить с полной определенностью: не выплыл. Амнистия не покрыла значительной доли того из содеянного героем, что нанесло обществу огромный материальный и моральный ущерб. В судебном порядке признано совершение Двойрисом следующих общественно опасных деяний: хищение государственного имущества в особо крупных размерах; мошенничество; дача взятки; спекуляция; частнопредпринимательская деятельность; заведомо ложный донос; самовольное присвоение звания должностного лица; и, наконец, — злостное хулиганство. Читатели, предполагавшие, что и на этот раз «ловкач всех одурачит и начнет все сначала» (цитируем одно из полученных писем), оказались не правы: в судебном порядке Двойрис от общества изолирован.

Поставим на этом точку и зададим вопрос, который в очерке «Роль» намеренно остался открытым: кто же потворствовал Двойрису, кто создавал на протяжении десятков лет благоприятные условия для его «деятельности»? Вопрос этот был оставлен открытым совсем не случайно: требовалась тщательная предварительная проверка фактов — расследование с дотошным соблюдением всех процессуальных норм и гарантий, чтобы не допустить ошибки и не возвести ни на кого ни малейшей напраслины. Ведь речь шла об имени, репутации, общественном положении многих людей. Только следствие, а затем суд могли сказать здесь веское, доказательное слово.

Теперь это слово сказано, и мы считаем необходимым, откликаясь на многочисленные пожелания читателей, написать о вопиющей безответственности, о легкомыслии и беспринципности тех, кто почти полвека помогал твориться злу: ведь без пособников — вольных или невольных — Двойрис давным-давно оказался бы не у дел…

Написать об этом тем необходимей, что речь идет не о какой-то добродушной беспечности — этакой милой человеческой слабости, — не о «чрезмерном доверии», как пытались оправдать иные ротозеи свои ничем не оправданные поступки. Речь идет об искаженном представлении этими «добряками» демократических основ нашего общества, о раболепии — в обход закона и нравственных норм — пред некоей «значительной личностью», которая будто бы может — просто так, за здорово живешь — разделаться с тем, кто ей не услужит. Именно эти общественно опасные мотивы толкали иных должностных лиц на действия, несовместимые с нашей моралью и с нашим законом.

Во многих письмах повторяется один и тот же вопрос: почему так задерживалась публикация настоящего очерка? Не стремился ли кто-нибудь спустить дело Двойриса на тормозах?