Виктор Черкашин - В поисках агента. Записки офицера КГБ

Я был лично знаком со многими людьми в списке Эймса. Я общался и работал с ними. Пройдет немного времени, и некоторых из них введут в каменный подвал, поставят на колени и выстрелят в затылок. Я был в ответе за то, что произойдет, впрочем, как и все остальные. Позже одного из этих людей я посадил в самолет, вылетающий в Москву. Да, я выполнял свой служебный долг, но моральная сторона происходящего сдавливала сердце. Лично я считаю, что офицеров КГБ, ставших предателями, следует увольнять из органов и лишать пенсий. Этого достаточно. Не следует прибегать к высшей мере наказания.

На столе зазвонил телефон. Звонок прервал мои мысли и вернул меня в небольшой кабинет в Ясенево: «Вас хочет видеть Крючков».

Встреча была запланирована раньше для обсуждения работы вашингтонской резидентуры. С тем чтобы держать в максимальной тайне вербовку Эймса, особенно когда стали очевидны масштабы проникновения ЦРУ в операции советской разведки, никто в Центре об этой ситуации не должен был догадываться. Мою фамилию никоим образом не должны были увязывать с будущими арестами сотрудников ПГУ и военной разведки (ГРУ).

Мои попытки спрятать свое подавленное настроение не удались. В очках, с редкими волосами на голове, Крючков казался радушным, когда я вошел в его кабинет, однако обычно внимательные и строгие глаза вопросительно сузились, когда я сел около его стола.

— В чем дело?

Я должен был очень тщательно подбирать слова, когда заговорил с начальником советской внешней разведки. Судьба других — главным образом Калугина — была для меня предметным уроком, как важно производить на других необходимое впечатление в Ясенево. Мое знакомство с опальным Калугиным едва ли рекомендовало меня Крючкову с хорошей стороны. Чувствительный к слухам и сплетням своих коллег и подчиненных, Крючков быстро формировал свое мнение о других и неохотно его менял, что во многом объясняло, почему его заместители, в частности Кирпиченко, имели на него серьезное влияние. Каждое мое слово должно быть на вес золота.

Как начальник внешней разведки Крючков был удостоен самых высоких похвал за вербовку Эймса, и это только стимулировало его желание достичь больших высот — стать руководителем Комитета государственной безопасности. Противоположная интерпретация «феномена» Эймса — а именно что такое массовое проникновение ЦРУ в кровь и плоть советской разведки говорит о крупных недоработках ее руководства, — очевидно, не принималась в расчет. По крайней мере, серию арестов, проведенных в ПГУ сразу после получения информации от Эймса, руководство ПГУ сумело обернуть в свою пользу — как проявление большей решительности в борьбе по выявлению и искоренению внедренных в разведку предателей и «кротов».

Я осознавал, что мои мрачные мысли здесь в общем-то не очень уместны. С другой стороны, Крючков — мой руководитель. Он должен все понимать.

— Чему тут радоваться, — ответил я, — когда кругом столько гнили.

Крючков опустил глаза, затем отвернулся. Очевидно, мысль о таком числе офицеров КГБ, активно работающих на американцев, пока их не раскрыл нам Эймс, его сильно тревожила. Во всяком случае, он нахмурился.

— М-да, что можно об этом сказать?

И это было все, что он смог произнести относительно наших громадных просчетов и ошибок. Сделав отрешенный жест рукой, он сменил тему разговора.

Неужели я так ничему и не научился? Скрывай свои чувства! Нельзя, чтобы не кто-нибудь, а сам начальник внешней разведки увидел тебя подавленным! Почему я не уговорил себя войти в кабинет Крючкова и сразу начать хвастаться своими великими подвигами? Никогда не показывай своих карт, никогда откровенно не высказывай своего мнения — положительного или отрицательного — о состоянии дел в разведке. Тем не менее, я был подавлен — это факт, и, хотя такое случалось со мной в редких случаях, я оплошал. Во всяком случае, важность умения вовремя и к месту использовать фразы типа «следовало бы…» станет мне очевидна только позднее.

Мы перешли к обсуждению проводимых вашингтонской резидентурой операций, а также моей дальнейшей работы с Эймсом. Номинально Крючков лично руководил ею из Ясенево, хотя большей частью он все оставлял на наше усмотрение в Вашингтоне.

— Продолжайте работать, как работали, — напутствовал он меня. — Только не совершайте ошибок.

Вот в это все и упиралось. Сидя в летящем в Вашингтон самолете Аэрофлота, я пытался забыть обо всех разговорах в Центре и сосредоточиться на ожидающих меня в резидентуре делах. Что касается Эймса, наиболее трудные этапы работы с агентом — его поиски и контакт с ним, отработка каналов связи, развитие с агентом личных отношений и особенно доверия друг к другу — были успешно пройдены. Однако в нашей профессии необходимость соблюдения постоянной бдительности не является пустой фразой. Одна ошибка может свести на нет усилия многих лет работы и стоить миллионов долларов. Мне потребовалось много лет работы, чтобы это по-настоящему прочувствовать.

Звук возник как слабое жужжание, становился громче и громче и вдруг перешел в страшный рев. Внезапно я увидел самолеты, которые строем низко летели над темными елями и высокими березами. Они парили, как в замедленной киносъемке, в солнечном, без облаков летнем небе, неумолимо приближаясь с северо-запада. Мне было девять лет, впереди были два месяца летних каникул, я играл с друзьями в «войну», стремительно носясь между кустов и деревьев, окружавших деревянные дома, где мы все жили. Было обычное воскресное утро в небольшом украинском городке Котовске, расположенном недалеко от Одессы на побережье Черного моря у границы с Молдавией. Моя семья — отец, мать, сестра и еще двое братьев — жила в одном из небольших одноэтажных домов около железной дороги, проходившей через Котовск.

Мой отец — Иван Яковлевич Черкашин, коренастый широкоплечий офицер могущественного Народного комиссариата внутренних дел (НКВД), как тогда назывались советские секретные «органы». Он был где-то в отъезде по своим служебным делам. Мама, сидя с соседками возле дома, была занята обсуждением последних новостей поселка. Я забрался на дерево, чтобы лучше разглядеть маневры еще одного появившегося «неприятеля». Глядя на самолеты, я подумал, как здорово, что и они участвуют в нашей игре. Мои солдаты внизу подняли в знак приветствия приближающихся самолетов свои палки — наши «винтовки».

Внезапно без какой-либо видимой причины или предупреждения раздался оглушительный взрыв, потом еще и еще. Ударной волной меня бросило на землю. Лежа на траве, я увидел, как ко мне бежит мама. Схватив меня, она втащила в наш двор и бросила в какую-то яму. Мои уши были заложены, и в них что-то звенело. Мама прыгнула на меня. Сквозь этот звон до меня дошел мамин крик: «Витя! Ради бога, пригнись!».