Александр Яковлев - Сумерки

Из Секретариата ЦК последовало указание руководителям Союза писателей Федину и Маркову побеседовать с Твардовским и сказать ему: пусть корректирует курс журнала или уходит, пока не поздно. Уходить Твардовский отказался. Смысл его суждений сводился к следующему: «Если там, в цк, хотят, чтобы я ушел, пусть вызовут меня, скажут, в чем я виноват, и я уйду. Меня назначал Секретариат ЦК, пусть он меня и снимет». Но в ЦК уже договорились не принимать его даже для разговора. Александр Трифонович догадывался об этом, ибо его многократные письма и звонки секретарям — от Брежнева до Демичева — с просьбой о приеме оставались без ответа.

А тут еще в зарубежной прессе — в ФРГ, Франции, Италии — была напечатана поэма Твардовского «По праву памяти». Эта поэма стояла в июньском номере журнала «Новый мир», но была изъята цензурой без объяснения причин. Напрасно Твардовский доказывал, что за рубежом поэма опубликована без его ведома, а лучшим ответом будет публикация поэмы в советском журнале. Он предложил обсудить поэму на секретариате Союза писателей.

Секретариат состоялся 9 февраля 1970 года. Однако на повестке дня оказался другой вопрос: «О частичном изменении редколлегии журнала «Новый мир»». Из редколлегии были убраны ближайшие сподвижники Твардовского: Лакшин, Кондратович, Виноградов, Сац. В состав редколлегии введены: Большов — 1-й заместитель главного редактора, О. Смирнов — заместитель главного редактора, Рекемчук, Овчаренко. Твардовский тут же заявил, что подобные «частичные изменения» для него неприемлемы. 12 февраля 1970 года Твардовский написал заявление о своей отставке. Так был «выдавлен» из «Нового мира» великий поэт и гражданин.

Тем временем «Молодая гвардия» публикует третью статью — «О ценностях относительных и вечных», продолжающую линию статей Лобанова и Чалмаева. Ее автор Сема- нов тоже славил «национальный дух», сделал вывод о том, что «перелом в борьбе с разрушителями и нигилистами произошел в середине 30-х годов», то есть в разгар репрессий. Словно и не было XX съезда. Подобное кощунство над трагедией народа, оправдание репрессий буквально шокировали общество. Посыпались письма в ЦК. Появились возмущенные отклики в «Комсомолке», «Литературке», «Советской культуре». Адепты сталинизма явно перебрали. Собранные нашим отделом письма я направил в Секретариат ЦК. У меня состоялся обстоятельный разговор по этому поводу с секретарем ЦК Демичевым.

Отдел пропаганды и отдел культуры получили от Суслова и Демичева указание «поправить» журнал. Была подготовлена достаточно резкая статья для журнала «Коммунист». «Подобного рода авторам, — говорилось в статье, — выступающим преимущественно в журнале «Молодая гвардия», следовало бы прислушаться к тому рациональному, объективному, что содержалось в критике статьи «Неизбежность» и некоторых других, близких к ней по тенденции. К сожалению, этого не произошло. Более того, отдельные авторы пошли еще дальше в своих заблуждениях». В статье подчеркивалось, что линия, обозначившаяся в журнале «Молодая гвардия», придает журналу «явно ошибочный крен».

Я участвовал, по поручению Суслова, в подготовке и окончательной редакции этой статьи. Последовали и оргвыводы: Секретариат ЦК снял Никонова с поста главного редактора журнала «Молодая гвардия». Вместо него был назначен Иванов — его заместитель, по своим взглядам он ничем от Никонова не отличался, но из конъюнктурных соображений открестился от статей указанных выше авторов. Будучи на беседе в отделе, он говорил, что не разделяет взгляды вульгарных «почвенников».

В конечном же счете ситуация с «Новым миром» и «Молодой гвардией» ясно показала, что либерально-демократи- ческие надежды к началу 70-х годов явно потускнели. Их оттеснила на обочину охранительная тенденция, в которой отчетливо пробивалось стремление реабилитировать Сталина, отгородиться понадежнее от внешнего мира и завинтить гайки после «оттепели». В открытую заявляли о себе мощные шовинистические и антисемитские настроения. Заметно их оживление и в начале XXI века.

И все же, несмотря на жесткие меры в отношении либеральных тенденций, внимательный наблюдатель мог заметить, что аппарат партии постепенно терял контроль над духовной жизнью общества. Он метался — то громил, то уговаривал, то подкупал. Руководство партии панически боялось свободы творчества и свободы слова. Здесь и было главное противоречие. С одной стороны, нельзя было открыто поддерживать шовинизм и антисемитизм, да еще в исполнении убогой писательской группировки. Но либе- рально-демократические позиции и вовсе были чужды настроениям верхушки партии. Ее руководство попало в капкан, который само себе поставило блудливым «выполнением» решений XX съезда.

В целом же общественные настроения тогда были очень смутные. Несмотря на ужесточение идеологического контроля, единомыслие заметно сдавало свои позиции даже в партийной среде. Однажды, еще до отъезда в Канаду, где-то году в 70-м, я отправился по делам в Краснодар. На другой день туда приехал Голиков — помощник Брежнева по пропаганде и сельскому хозяйству. Голиков — заядлый охотник, приехал сюда по этой причине. Поселились в партийной гостинице. Вечером зашел Григорий Золотухин — первый секретарь крайкома партии. Выпили, стали играть на бильярде. Завязался разговор.

Мы с Голиковым заговорили о положении в писательской среде. Модная тогда тема, поскольку именно в писательской организации постоянно шли споры между различными группировками, открыто выражались и разные взгляды, в том числе о роли литературы в обществе. Весь свой темперамент Голиков обрушил на «Новый мир», на Твардовского, Симонова, Евтушенко, Астафьева, Быкова, Абрамова, Гранина, Бакланова, Овечкина и многих других наиболее талантливых лидеров творческой интеллигенции. Он упрекал и меня за мои дезориентирующие, с его точки зрения, записки в ЦК, например о журналах «Октябрь», «Молодая гвардия», о газете «Советская Россия», о военно-мемуарной литературе.

Спор был долгим и достаточно эмоциональным. Суть его сводилась к следующему: Голиков пытался доказать, что писатель в условиях «обострения классовой борьбы» должен служить власти четко обозначенными политическими позициями. Я же утверждал, что талантливая книга — как раз и есть высшее проявление того, что называется служением народу и обществу. «Очернители», как тогда называли писателей критического реализма, включая деревенщиков, значительно больше приносят пользы стране, чем «сладкопевцы», которые своими серыми сочинениями сеют бескультурье.

В частности, зашел разговор о дневниковых записках Симонова о войне. Я читал их. Голиков утверждал, что Симонов слишком много пишет о хаосе и поражениях, выпячивает глупость и безответственность командиров, противопоставляя им героизм солдат. Я, естественно, не мог согласиться с подобной точкой зрения, пытался объяснить ему, что в дневниках Симонова — реальная фронтовая жизнь, они не искажают правду о войне, а, наоборот, вызывают чувства гордости за солдата. Спорили и о конкретных произведениях писателей-деревенщиков, которые, по мнению Голикова, подрывают веру в колхозный строй, извращают положение на селе.