Александр Яковлев - Сумерки

Ильичев поморщился, но согласился, решив временно оставить меня в «свободном плавании». Через какое-то время меня перевели в сектор газет, о чем я и просил. Печать, особенно ее ошибки, была, как всегда, основной темой разговоров на разных партийных совещаниях, секретариатах. С тех пор как я себя помню в качестве журналиста и партийного работника, газеты, радио, а потом и телевидение постоянно работали в экстремальных условиях. Бесконечная череда снятий с работы, исключений из партии, выговоров, проработок, снижения тиражей в качестве наказания (тиражи определялись не подпиской, а решениями ЦК). Иногда, если «заблудившийся» редактор исправлялся, его подвигали поближе к власти, что изображалось как «доверие».

Особенно противны были жалобы местных партийных руководителей. Как только появлялся острый материал, немедленно в ЦК направлялась цидуля о том, что печать извращает факты, не показывает «огромную» работу парторганизаций, «игнорирует» достижения, на которых, мол, и надо воспитывать массы. И каждый раз приходилось разбираться и докладывать по сложившимся правилам.

И когда сегодня, спустя полсотни лет, слышу от нынешних функционеров и госчиновников разного рода претензии к печати, я с тоской думаю, что политическая культура, которую насаждали большевики, осталась на том же диком уровне, что и прежде. Как это старо и пошло. Печать душили все лидеры России. Впрочем, не все. Не делали ничего подобного Николай II, Горбачев и Ельцин.

Были, однако, и веселые минуты. Пару примеров. Состоялся Пленум ЦК компартии Литвы, который потребовал усилить партийную прослойку на кораблях рыболовного флота. На следующий день в республиканской партийной газете появляется отчет о пленуме под заголовком «Коммунистов и комсомольцев — в море». Редактора сняли с работы. Однажды на Пленуме ЦК компартии Украины раскритиковали руководителей птицеводства за снижение яйценоскости кур и гусей. Республиканская газета опубликовала отчет под заголовком: «Ударим яйцом по империализму». Редактора с работы не сняли, но партийный выговор объявили.

Вскоре меня перевели на должность заведующего сектором радио и телевидения. Дело было абсолютно незнакомое. Но постепенно втянулся в «информационную империю будущего». Когда перешел в новый кабинет, то увидел, что ка- кие-то люди таскают в мою комнату свертки бумаг и складывают к стене.

— Что это? — спрашиваю.

— Тексты вчерашних радиопередач.

— Зачем они мне?

— Мы не знаем.

Позвал инструкторов сектора. Они мне объяснили, что такая практика существует с незапамятных времен. К чтению текстов передач привлекаются журналисты, в основном пенсионеры, они составляют обзоры. Время от времени эти обзоры рассылаются секретарям ЦК, а иногда выносятся на заседания Секретариата ЦК. «Проштрафившихся» наказывали.

Помню, как на Секретариате ЦК сняли сразу семь партийных выговоров с заместителя председателя телерадиокомитета Чернышева, поскольку его назначили послом в Бразилию, а выезжать на работу в зарубежные страны с выговором было нельзя. Один выговор он получил за то, что в эфире прозвучал гимн ФРГ вместо гимна ГДР. Другой за то, что сразу же после речи Хрущева об освоении целины по радио передали песню, в которой были слова: «Расскажи, расскажи, бродяга, чей ты родом, откуда ты…» Хрущева обидело слово «бродяга», он расценил его как некий намек.

Я распорядился больше не присылать эти бумаги, что было встречено одобрительно радиокомитетчиками. Скажу также, что за время моей работы в секторе никто из радиожурналистов не был наказан по партийной линии. Идеологический контроль остался, идеологический террор закончился.

Что еще добром вспоминаю из этого периода? Строительство нового телецентра «Останкино». Дело было так. Развитие телевидения в мире шло быстрыми темпами. Наша страна отставала. Наверху понимали, что у телевидения огромное будущее, но боялись, что оно может оказаться бесконтрольным из-за возможностей спутников. Различным институтам и научным центрам не раз поручалось исследовать способы защиты от зарубежного спутникового телевидения. Таких способов, разумеется, не нашлось.

На телевидении в это время работал Леонид Максаков — прекрасный человек, талантливый строитель. Он был заместителем председателя радиокомитета. Мы доверяли друг другу. Договорились, что он подготовит примерную смету строительства нового центра (в валюте и рублях). Когда подсчитали, то оказалось, что все это будет стоить 127 миллионов рублей. Пошел к Ильичеву, он был сторонник идеи строительства. Читал мою бумагу хмуро, долго ворчал, а потом сказал:

— Не дадут.

Посоветовал, однако, пойти к Устинову, который ведал, будучи в это время секретарем ЦК, оборонной промышленностью. Тот принял меня хорошо, поскольку перед этим я готовил для него по какому-то случаю доклад, который похвалил Хрущев. Показал Устинову все прикидки по строительству, он долго их изучал, а потом сказал, что такую сумму на Политбюро не утвердят, слишком велика.

— Давайте сделаем по-другому. Подготовьте проект общего решения Политбюро, без деталей, с поручением Совмину рассмотреть этот вопрос и внести предложения в ЦК. Совмин имеет право самостоятельно израсходовать на какой-либо объект до 50 миллионов рублей. А я с Косыгиным договорюсь. Лишь бы начать, будем выделять деньги частями.

Так и сделали. На строительство центра затратили гораздо больше денег, чем мы первоначально запрашивали. Честно говоря, меня не покидало недоумение, когда я наблюдал всю эту игру. Два секретаря ЦК и председатель правительства фактически обманывали Политбюро, хотя и в интересах дела. Потом я узнал о десятках и сотнях подобных обманов. О них знала вся номенклатура. Это был стиль работы. Гос- партработников, особенно местных, оценивали как раз по их способности обвести вокруг пальца Госплан, Госснаб и правительство. Их называли «пробивными». К этому обману прикладывались еще и разные услуги, включая взятки и подарки.

Я в то время часто общался с Энвером Мамедовым — первым заместителем председателя Комитета по телевидению и радиовещанию. Умный и тонкий аналитик, проницательный человек, из которого ключом били идеи. Нас обоих не устраивало состояние информации. Люди предпочитали слушать иностранное радио, ибо наше гнало «сладкую жвачку» и «восторженную белиберду». В то же время руководство страны понимало, что свобода информации подорвет основания политической системы. Мы с Мамедовым, конечно, не заходили так далеко в своих разговорах. Мы заботились просто об информации. Подготовили даже макет новой информационной газеты, но из этого ничего не получилось.

Но как-то разговор зашел о второй программе радио. Туда сбрасывали все, что не годилось для первой программы. У нас с Мамедовым возникла идея сделать вторую программу информационно-музыкальной: пять минут информации, двадцать пять — музыки, и так круглосуточно. Долго спорили о названии. Сошлись на «Маяке». Но как только эта идея достигла ушей работников второго канала, забушевали страсти. Посыпались письма в ЦК. Люди боялись потерять работу. Да и в ЦК, кроме Ильичева, мало кто поддерживал эту идею — ломка была слишком крутой. Не в восторге был и Суслов, он сам работал при Сталине председателем этого комитета. Ему-то в основном и жаловались.