Людмила Черная - Записки Обыкновенной Говорящей Лошади

Вот так теперь живут у нас люди…»

А вот выдержка из другого письма к сыну.

«…Дорогой мой ребенок! Надеюсь, ты помнишь, что сравнительно недавно я робко спросила тебя:

– Скажи, а может быть, у нас наступит что-то вроде нэпа? Разрешат иметь частную собственность? И начнется обилие-изобилие.

И ты, мой умный сын, засмеялся и сказал строго:

– Нет, это невозможно. В начале 1920-х Россия была еще богата. Были и добротно построенные дома, и роскошные усадьбы, и великолепные монастыри; крестьяне не разучились сеять хлеб, реки кишели рыбой, тайга – пушниной. Да и недра еще не повычерпали. Словом, сохранились веками накопленные богатства…

Я горестно вздохнула.

Но вот прошло несколько лет, и разоренная Россия ломится от товаров. А всего-то делов – молодой Гайдар отпустил цены и разрешил торговать. А Ельцин не сказал „нет“ и малость попугал коммунистов…»

Далее цитирую подробное письмо любимому брату мужа Азару и его жене Маре в Иерусалим. Я, видимо, хотела передать его с оказией.

В отличие от нашей семьи, состоятельной, по советским меркам, но до ужаса непрактичной, семья брата, хотя и жила в Москве на очень скромные деньги, виртуозно умела строить свой бюджет. Азар – кандидат наук, работал в «ящике», был технарь от бога, кроме того, умел очень многое делать своими руками. А Мара, его жена – замечательная хозяйка, хорошо готовила, пекла, шила. Жили они в пятиэтажке, в двухкомнатной квартире, но квартира эта выглядела у них очень мило, и питались они не хуже нас!

Все это я написала, чтобы стало понятным, почему я так подробно рассказываю в письме к Меламидам Маленьким (так их звали наши друзья), о том, как выживаю одна. И почему пишу о деньгах и о ценах, и даже о… прожиточном минимуме. Итак, цитирую:

«Оказалось, что я и другие старые совки – очень даже бедный народец…

Прожиточный минимум в Москве – 684 тысячи рублей. А самая высокая пенсия – 350 тысяч. И дело не только в том, что мы обеднели, – сколько себя помню, я никогда не была богатой. Дело в том, что совки-интеллигенты перешли из одной категории в другую: от „обеспеченных“ (мидл-класса) в категорию „незащищенных“. Официально это так и называется „незащищенные слои населения“ – пенсионеры… Поясню на примере: не самая дорогая малярша, красившая мне потолок в кухне, зарабатывает 500 долларов в месяц, а моя писательская пенсия равна 60 тех же „зеленых“. Жить трудно, и престиж пострадал. Вот кое-кто и мечтает вернуться назад. К престижу… Только не я!»

И далее я более подробно рассказываю, как выживаю.

Сперва идет уже описанная мной история с банком «Чара», сиречь с «работающими» деньгами:

«…Положила тысячу долларов и получала каждый месяц 120 дол. прибыли, или 120 „баксов“. Так это у нас называется. И жила себе полгода припеваючи. Потом мне мигнули, и я эту тысячу вынула. Алик мне до этого все объяснил: мол, такие дивиденды невозможны. Банк твой неминуемо обанкротится. Но даже без подсказки я ничего особенного не потеряла бы…

Но вот кончилась эта авантюра, и опять бог спас меня – выдали деньги за некую облигацию или талон, который Тэк (гимназическая кличка мужа в Германии. – Л. Ч .) получил на работе. Мы внесли 10 тысяч рублей и должны были получить в течение трех лет автомобиль. Разумеется, ничего не получили. Однако вдруг эти облигации начали погашать с индексацией, и мне дали аж 7 миллионов. Я положила их в наш родной Сбербанк (бывшая сберкасса) и получала сперва 7 процентов, а потом 4 процента. В денежном выражении это были 300 тысяч ежемесячно, а иногда и 400, вместе с пенсией – 600 тысяч. Жить можно. Потом процент опять понизили, да и на 600 тысяч уже нельзя было прожить [17] Примерно то же самое произошло со 1500 рублями моего гонорара, который я разделила на три части и до дефолта положила на три сберкнижки на срочный вклад. Положила на себя, на мужа и на падчерицу Асю. И они стали давать мне какие-то деньги, но уже после смерти мужа, когда ему должно было исполниться восемьдесят лет, и после смерти Аси… .

Стала сдавать на зиму дачу за 200 долларов, а позже за 180. Кое-как кантовалась, даже что-то покупала, типа пылесоса фирмы „Бош“ и кое-какую технику еще. Но, если выйдет из строя холодильник или телевизор… будет катастрофа.

И самое главное, невозможно болеть – это совершенно не по карману.

И все-таки – не перестаю удивляться, но люди у нас живут намного лучше, чем раньше. Потребности совсем не те. Неправдоподобно скоро мы привыкли и к хорошему мылу, шампуню, и к хорошим микроволновкам и чайникам. Уже не хочется вытирать задницу нашей шершавой туалетной бумагой, а ведь на моем веку, да и на вашем тоже, мы довольствовались для этой цели газетами…»

Привожу и конец моего письма в Израиль, из которого станет ясно, что я уже мечтаю о турпоездках и призываю последовать моему примеру Азара с Марой.

«…Родные мои, писать надоело. Надеюсь, вы поняли, как мы, старики, живем в этой непонятной новой России.

Неужели вы не можете, черт возьми, приехать сюда?

Или куда-нибудь в Европу. Я бы тоже купила экскурсию (тур), и мы бы там встретились.

Я вас очень люблю и скучаю без вас. Если бы хоть немножко денег, я бы точно к вам приехала. Но денег, времени и сил мало – и столько соблазнов: Италия, Испания, Голландия…

Хочется еще кое-что повидать – столько лет сидели за железным занавесом… [18] В конце 1990-х и в 2000-х я дважды съездила на пароходе в круиз по Средиземному морю. Побывала по дешевым турам в Греции, Турции, Италии, Испании. Посетила во второй раз Алика в Нью-Йорке, с заездом в Париж. Была у Алика и Кати в Риме, где они прожили восемь месяцев. В 2006 году провела месяц в санатории в Карловых Варах. В Германии после смерти мужа была дважды в командировках.

Целую вас крепко-крепко!

Ваша Люся

P. S. Никак не могу смириться с тем, что Тэк ушел. Вот пишу вам, и кажется, что он стоит у меня за спиной и ворчит: „Расписалась“…»

А вот еще одно длинное письмо к Алику и Кате в США.

«Дорогие дети энд внуки!

Только что вся наша великая и непобедимая держава, в том числе и я, ваша мама-бабушка, семимильными шагами двигалась к рыночному хозяйству, капитализму, цивилизации и к тому, что немцы называют Consumgeselschaft, обществу потребления. Разные слои общества приобщались к этому самому „потреблению“ по-разному. Я потребляла зубную пасту „Бленд-а-Мед“ и мыло „Дура“ (не дура, а Дура́), а также турецкие портки с Черемушкинского рынка, до боли напоминающего мне лавчонки в Джерси-сити. Более зажиточные граждане потребляли „Мерседес-100“, пиджаки от Версаче и купальники от Диора.

И вот 17 августа сего года с той же стремительностью мы двинулись назад, обратно в мое детство, отрочество, юность и зрелость. „Бленд-а-Мед“ стоит немыслимые деньги и исчезает как дым, как утренний туман.