Людмила Черная - Записки Обыкновенной Говорящей Лошади

И муж не задумываясь ответил:

– Я сказал бы, что это был человек, олицетворявший все лучшие черты еврейского народа.

– Почему еврейского? Он ведь на еврея даже внешне не был похож. Правда?

– Да, правда.

Порассуждав вслух, я решила, что дядя Исай был «классическим» простым человеком . Человеком из народа. Но так как он был еврей, то его можно назвать «простым евреем».

Ну а если порассуждать еще, то я вижу, что Исай походил, допустим, на абхазцев Фазиля Искандера, или на Кола Брюньона Ромена Роллана, или на флоберовскую «простую душу», «обыкновеннейшую бабу», «простую кухарку», рассказ о которой так потряс Максима Горького. Дядя Исай жил на этой земле – кстати, очень долго жил, девяносто с лишним лет – с каким-то поразительным чувством достоинства, спокойствия и такта. Не жалуясь ни на что, не обижаясь ни на кого, не навязывая своих переживаний другим.

А главное, в нем не было нервозности и взвинченности, столь характерных для большинства людей, которых я встречала. Он никуда не спешил, ни с кем не соревновался и ничего никому не доказывал. Он просто жил…

При этом жил бедно. Младшая его дочь Ева даже не смогла пойти учиться после школы – пришлось работать. Но дядя Исай, похоже, бедности не чувствовал. Одетый в какую-то темную толстовку, нечто вроде шерстяной рубахи или френча, он был всегда чисто выбрит, опрятен.

Биографию Исая Ефимовича я, к сожалению, не знаю. Видимо, в молодости он помогал отцу – моему деду. Был очень сильный и ловкий. Объезжал лошадей. Еврей-ковбой… Ничего и никого не боялся. И никогда не болел.

Разумеется, Исай был не дурак выпить, а в далекой молодости даже, как считалось, не оставлял своим вниманием дам…

Надо сказать, что тетя Анна была его полной противоположностью. Расплывшаяся дама, с толстым носом, в пенсне, ужасная резонерка, она всех поучала, произносила длинные монологи и как бы делала одолжение своим присутствием на этой грешной земле.

Дядя Исай относился к ней с большим пиететом.

– Знаешь, – говорил он мне, – тетя Анна закончила гимназию. Она столько читает, все время читает. Большая умница, – и он покачивал своей бритой головой, и довольная улыбка скользила по его лицу. Точь-в-точь Кола Брюньон, изображенный прекрасным иллюстратором Кибриком.

Дочери дяди Исая уродились не в него, а скорее в тетю Анну. Старшая, Рая, была ужасно старообразная, с таким же толстым, как у тети Анны, носом и в пенсне. На вид строгая, но при том, как я сейчас понимаю, очень добрая и порядочная. Вся ее жизнь заключалась в работе. И тут ей ужасно не повезло. Окончив педагогический институт, Рая занялась педологией. Мечтала, по-моему, о научной карьере. И вот в самом начале 1930-х Сталин объявил педологию лженаукой. Это, по-моему, была первая наука, запрещенная в СССР по воле Сталина. С педологией стали бороться как с исчадием ада. Счастье еще, что Раю не арестовали, объявив проводником вражеской американской пропаганды.

До всех этих событий Рая занималась со мной. Мы с ней бесконечно клеили какую-то комнату в круглой коробке из-под торта. В комнате были окна с занавесками, стол, стулья и т. д. У немецкой бабушки (матери моей мамы) я тоже все время клеила, но уже с гувернанткой (фройляйн), поскольку дело происходило за границей, а именно в Либаве (Лиепае), в Латвии. Клеить, в общем, было довольно занятно. Но однажды Рая закатила мне педологический тест, нечто вроде ЕГЭ для маленьких, и тут выяснилось, что я недоразвитый, отсталый ребенок. Доконало Раю то, что я не могла сказать, где у меня правая рука, а где левая. До сих пор я делаю над собой некоторое усилие, чтобы осознать, где право, а где лево. Естественно, не только я, но и мама обиделись и на Раю, и на педологию. Запрет на нее я встретила со злорадством. Бедную Раю не пожалела, хотя она, что называется, лишилась цели в жизни.

Младшая дочь Исая, Ева, из всех многочисленных племянниц и племянников папы была мне ближе всех по возрасту. Разница между нами была лет десять-двенадцать. И когда я стала подростком, мы с Евой на короткое время даже подружились. Она давала мне списывать переписанные стихи Есенина, Ахматовой, Саши Черного и прелестного, совершенно забытого при советской власти «буржуазного» поэта Апухтина. Работала Ева вроде бы секретаршей в профсоюзе у айсоров (такая народность), имевших по всей Москве будки, где чистили и чинили обувь. Так было, по крайней мере, в бытность мою школьницей.

Несмотря на занудливую тетю Анну и на поучающую Раю, я очень любила дом дяди Исая. С Евой мне было интересно, и там кормили совершенно другой едой, чем у нас дома: рубленой селедкой, шкварками, шариками из теста в меду и, конечно, фаршированной рыбой – правда, есть ее я отказывалась. Категорически.

Дядя Исай, в отличие от его домашних, приходил к нам часто. Его с папой разговоры надо было бы записывать на магнитофонную ленту. К сожалению, тогда не было магнитофонов.

– Вус херцах? (Что новенького?) – спрашивал дядя Исай на идиш. – Что пишут в газетах?

И тут мой папа разражался гневной тирадой (на хорошем русском). Смысл тирады заключался в том, что дядя Исай в переломный для человечества момент, когда сгущаются тучи войны, не читает газет, не следит за текущими событиями.

Дядя Исай, опустив голову, безропотно выслушивал папину речь, но выражение лица у него опять же было кибрико-колабрюньонское. Папа стыдил, а дядя не стыдился.

Побушевав, папа проводил с дядей Исаем политбеседу, после чего спрашивал у него о семейных новостях. Ибо именно Исай «собирал» семью, знал, что творится у братьев, у их детей и внуков.

Я любила дядю Исая, никогда, впрочем, не отдавая себе отчета в этом чувстве.

Однако, став студенткой, я не то что с папиными родственниками, но и с собственными родителями не очень-то жаждала общаться.

Теперь я узнавала о дяде Исае и его семье уже не из собственных наблюдений, а из рассказов старших.

Выйдя замуж, Рая и Ева уехали из ветхого домишки на Плющихе. Гораздо раньше женился Миша и перебрался к жене Лие. На Плющихе остались только дядя Исай и тетя Анна. Естественно, Исай сам топил печи, покупал еду… А потом тетя Анна умерла. Исай всем позвонил. Родня собралась на Плющихе. Посидели и стали расходиться. Тетю Анну хоронили на следующий день. Я попыталась уговорить дядю, чтобы он переночевал у нас. Он с удивлением взглянул на меня. Сказал:

– Нет, я ее не оставлю одну в эту последнюю ночь…

– Разреши мне побыть с тобой, – попросила я.

– Нет, иди. Я останусь с ней один…

…Мой папа, младший брат Исая, умер (и в весьма преклонном возрасте), умерла и старшая дочь Исая Рая. А сам Исай все еще был молодцом. Он по-прежнему посещал мою маму. Его домишко собирались поставить на капремонт – иными словами, выселить всех жильцов на долгие годы (ремонты тогда тянулись много лет). Даже для молодых это было трагедией, но Исай отнесся к такому обороту событий с олимпийским спокойствием… Какую-никакую площадь дадут, перееду… Мысль о том, чтобы поселиться у младшей дочери или у сына, ему даже в голову не приходила.