Людмила Черная - Записки Обыкновенной Говорящей Лошади

В апреле того года Олега Ивановича не стало.

Мой муж скончался спустя восемь месяцев, 1 января 1993 года.

Обе мы стали вдовами. Тамаре было за шестьдесят, мне – сильно за семьдесят.

Но как раз в эти 1990-е годы наши с Тамарой судьбы пошли по совершенно разным путям-дорогам. Разошлись, казалось, навсегда.

Я после смерти мужа осталась совершенно одна. Единственный сын мой вот уже пятнадцать лет как жил с семьей в своей Америке. Да и друзей близких у меня сильно поубавилось. Кто ушел в мир иной, а кто эмигрировал. годы были такие.

И у меня в этой новой жизни в РФ, казалось, не было никаких перспектив. Если в первые годы перестройки я еще пыталась занять какие-то позиции, то потом махнула на все рукой. Чувствовала себя виноватой перед мужем: он, больной и беспомощный, во что бы то ни стало хотел уехать из страны. А я для себя решила, что не уеду никогда. Вот я и искупала свою вину перед мужем. То бегала по врачам и больницам, а то ездила с мужем по приглашениям в Германию (в конце 1980-х – начале 1990-х это было возможно). В Германии муж на неделю-две оживал: давал интервью, мог сделать доклад и участвовать в дискуссиях, хотя и было понятно, увы, что все это ненадолго.

И именно в ту самую пору, когда я после смерти мужа размышляла, как мне выжить в этой новой России, сын Тамары – Петр Авен – стал одним из самых влиятельных людей в стране. А потом и одним из самых богатых.

В 1991–1993 годах Авен был министром внешних экономических связей в правительстве Гайдара. А после, ни на йоту не изменяя гайдаровскому курсу, ушел в бизнес.

И что же?

Уже спустя месяц со дня смерти Д. Е. мне позвонила по телефону «новая русская» Тамара. Оказалось, она беспокоится, оформила ли я квартиру в нашем доме на свое имя.

Я ответила Тамаре в несвойственной мне слезливой манере: мол, я вся в скорби… О каком оформлении может идти речь? Не все ли равно, что будет с квартирой, если я потеряла мужа.

Тамара возражать не стала. Посоветовала поскорей прийти в себя. И позвонила месяц спустя еще раз. С тем же предложением-пожеланием. На что я опять, как говорят, начала валять дурочку.

На третий раз Тамара позвонила и сказала, чтобы я собрала документы для оформления квартиры и спускалась вниз, она уже у моего подъезда на улице. Ждет меня, чтобы ехать к нотариусу на Мясницкую.

На сей раз я возражать не стала. Устыдилась собственной глупости. И вместе с Тамарой отправилась в единственную в то время нотариальную контору, которая могла перевести квартиру после смерти ее владельца на имя жены, то есть на мое имя.

Через несколько дней, встретив меня на улице, Тамара сказала, что вопрос с моим гаражом она уладила сама. Председатель нашего гаражного кооператива все оформит надлежащим образом.

И только много времени спустя я поняла, что Тамара, возможно, спасла мне и квартиру, и гараж. «Лихие девяностые» все же были для жуликов разных мастей и впрямь лихими. Они могли устроить какую-нибудь махинацию и лишить меня квартиры.

Да, в 1993-м я еще не понимала, от какой напасти меня спасла Тамара.

И уж вовсе не понимала тогда, что Тамара в третий раз в своей жизни с честью выдерживает испытание, которое уготовила ей судьба. На этот раз испытание славой и богатством. Психологически, быть может, самое трудное из всех.

Совместная поездка в нотариальную контору никак не повлияла на наши отношения. Мы по-прежнему встречались с Тамарой либо случайно, либо по делу. А дела у нас были чисто бабские: Тамарина знакомая (она жила с ней в одном подъезде) задумала эмигрировать и распродавала свою антикварную мебель, а моя приятельница Маэль получила новую квартиру и нуждалась в мебелишке. И вот я с подачи Тамары сосватала ей два кресла.

Позже начала обставлять дом в Барвихе невестка Тамары – Лена. Ей понадобилась красивая люстра. И как раз тогда моя знакомая Наташа Шереметьевская, балерина, получила в наследство от другой балерины старинную фарфоровую люстру. И решила ее продать. Сделка не состоялась. Невестка фарфоровую люстру забраковала. И Тамара отдала ей свою люстру.

Узнав об этом, я вознегодовала и, зайдя к Тамаре, выразила свое возмущение. Мол, зачем она подарила люстру молодым; они люди богатые, и у них вся жизнь впереди.

Вместо ответа Тамара отвела меня в свою парадную комнату и жестом указала на длинный скучный сервант. Там всегда стояли старинные подсвечники, старинные вазы и другие красивые старинные вещи. Ничего этого уже не было. Весь свой антиквариат она отдала семье сына. Отдала и свои книги: собрания сочинений русских классиков, которые много лет собирала.

Да, Тамара куда больше любила дарить, нежели приобретать. Никакой привязанности к вещам не испытывала. Зато с гордостью говорила о библиотеке сына. И с еще большей гордостью – о картинах русских художников fin de siècle и о фарфоре первых лет революции, которые сын приобретал даже не как любитель, а как знаток искусства.

Здесь Тамара могла и похвастаться. Сообщала: «Представьте себе, Петя купил работу кисти такого-то… И в прекрасной сохранности». Или: «Представьте себе, Петя нашел сервиз Императорского фарфора с печатями Наркомпросвета…»

Шли годы. Как я узнала потом от Тамары, она очень много времени проводила с сыном и его семьей в Подмосковье, помогала им воспитывать близнецов – мальчика и девочку. Подружилась с матерью невестки, намного моложе ее. И с мужем сватьи. Ну и конечно, ездила по миру. А когда внуки подросли, отдыхала в хороших санаториях, обязательно с подругами. Однажды тяжело заболела. Операцию ей делали в Германии. Но после она говорила, что никогда больше не будет лечиться за границей.

А вот ремонт в квартире сын буквально заставил Тамару сделать. Она отбивалась, как могла. И это меня удивляло: ведь Тамара так любила порядок и чистоту.

Зайдя после ремонта к Тамаре на минутку, я с радостью убедилась, что ее ремонт не походил на пресловутые евроремонты, которые вошли в моду у новых русских. Ремонты у новых русских были очень хорошими, но после них разные квартиры становились похожими друг на друга. К тому же в отремонтированных квартирах все слишком блестело и было чересчур новым.

О последних годах жизни Тамары, когда мы общались с ней буквально каждый день, мне писать особенно трудно. Я чувствую, что потеряла не только друга, но и своего рода нравственный камертон.

Смешно признаваться, но я, как девчонка, училась у нее уму-разуму. И при этом она никогда не поучала. Просто слушала, не перебивая. А потом говорила свое. Но не возражала. Тем более не спорила.

Чему я училась у Тамары?

Ну прежде всего терпимости. Но не абстрактной терпимости, а терпимому отношению к самым близким людям. А самыми близкими людьми у нас обеих были наши сыновья. Только в разговорах с Тамарой я осознала, как губителен старческий эгоизм .