Иммануэль Валлерстайн - Есть ли будущее у капитализма?

В этой общей картине Россия оставалась на дальней периферии или даже за пределами имперских миросистем Евразии. Но во фланговом месторасположении были и значительные преимущества. В уязвимый период формирования Московское царство оказалось защищено самой географической удаленностью от более сильных конкурентов на западе и юге, прежде всего от турок и разного рода европейских «немцев». Огнестрельное оружие тем временем перевернуло многовековое неравенство сил между конницей кочевников и оседлыми земледельцами. Восточнославянские крестьяне теперь неуклонно теснили тюрко-монгольских кочевников на обширных плодородных землях степи, что обеспечило России XVI века колоссальный прирост податного населения. Русская «реконкиста» по своим масштабам и природе сравнима с испанской. Казаки (вооруженные жители приграничья) и следом за ними регулярные гарнизоны выдвигались через степи по направлениям, ровно противоположным тем, по которым ранее происходили набеги кочевников. Всего за полтора столетия Россия дошла до китайской границы.

Нет ничего особенно удивительного в том, что в XVI веке Россия стала империей в одном ряду со многими другими империями, возникшими благодаря пороху. Куда удивительнее то, что в 1900 году Россия все еще оставалась расширяющейся великой державой. В конце концов, к 1900 году и Китай, и Индия, и Иран, даже Турция и Испания утратили свои некогда ведущие позиции. Причина такого масштабного падения всех остальных, очевидно, была связана с тем, что за истекшие четыре столетия возникло с северо-запада Европы и охватило своими колониями почти всю планету. Впечатляющая поначалу борьба габсбургской Испании за реставрацию Западно-римской империи вызвала сопротивление небольших королевств, княжеств, независимых кантонов и городских союзов Северо-Западной Европы. Если бы панъевропейская католическая монархия подавила эти очаги сопротивления, то протестантская Реформация осталась бы в истории как еще одна ересь, а восстававшие против Габсбургов северные князьки и торговцы — как мятежные феодалы и морские пираты. Однако долгие кровавые религиозные войны в Европе завершились к 1648 году полнейшим патом между католической империей и протестантским альянсом капиталистических купцов-космополитов с отныне национальными королями. Именно этот военный и идеологический пат, а не протестантизм как таковой, обеспечил выживание первых национальных капиталистических государств, Нидерландов и Англии.

Петр Великий начал свою абсолютистскую реформу в России всего через пару поколений после капиталистического прорыва Запада. Неординарный «царь Питер» был именно из тех деятелей истории, которые возникают на стыке структурных возможностей новых эпох. Он выбрал себе лучших учителей — голландцев. Притягательную силу первой капиталистической гегемонии Нидерландов являют современный трехцветный флаг России и, в сущности, идеологически-декоративные каналы Санкт-Петербурга, появившиеся благодаря свирепой убежденности Петра в том, что в современной столице должны быть каналы, как в Амстердаме.

Аналогичные реформы предпринимались многими видными политиками того времени: маркизом Де Помбалом в Португалии, императором Иосифом в Австрии, и не забудем Александра Гамильтона в первые годы независимости США. Степень успеха реформаторов быстро убывает по мере удаления от западного центра миросистемы. Даже Испания в конце концов потеряла свои имперские владения и оказалась в прочной изоляции от европейских дел за грядой Пиренеев. Индия, Китай и Иран потерпели неудачу и попали в полу-, если не в полную колониальную зависимость.

К концу XVIII века с карты исчезла и гордая Речь Посполитая — либертарная республика польско-литовской шляхты, некогда крупнейшего по территории государства Европы. Прославленная кавалерия шляхтичей была обречена в новую эпоху, когда войны стали выигрывать куда более дорогостоящие рода войск — флот, регулярная пехота и артиллерия. Турки-османы, отдадим им должное, все же накопили силы для своей великой реформы — Танзимата первой половины XIX века. Однако Танзимат опоздал на целое столетие по сравнению с петровской Россией. Турки боролись упорно, но проигрывали русским войну за войной, из-за чего попали в долговую и политическую зависимость от англичан, потеряли начатки промышленности и в итоге так и не смогли избавиться от своей репутации «больного человека Европы». Хедив египетский Мухаммед Али-паша — албанец родом из Салоник и один из величайших османских реформаторов — в 1810–1840 годах предпринял создание современного флота, оружейных заводов и новой бюрократии по европейским образцам. Железные дороги появились в Египте раньше, чем в Швеции. В какой-то момент Мухаммед Али, казалось, приблизился к достижениям Петра Великого и едва не сместил самого турецкого султана. Но деспотический модернизатор Египта был остановлен англичанами, которые не желали возникновения на Ближнем Востоке региональной державы, способной контролировать пути в Индию.

Среди незападных государств только Японии в ходе Реставрации Мейдзи после 1868 года удалось стать серьезной силой в геополитике времен промышленного империализма. Неожиданная крайность этой пары исключений — петровской России в одном столетии и Японии эпохи Мейдзи в другом — подсказывает, вероятно, ключ к разгадке. Эти две культурно совершенно различные полупериферийные страны имели общим ярко выраженный идеологический дуализм. С одной стороны, это чувство суверенной гордости, сформировавшееся в результате длительного успешного существования национальной монархии. При этом обе монархии, российская и японская, не могли всерьез строить свою легитимность на имперской исконности, поскольку были явно вторичны по отношению к более древним империям в центрах локальных докапиталистических миросистем — Византии и Китая соответственно. С другой стороны, Россия и Япония накануне своих модернизационных рывков пережили опасные и унизительные столкновения с передовыми силами Запада. Подобные столкновения — Смутное время в России, прибытие американской эскадры коммодора Перри в Японию — дискредитировали традиционные институты, но, по счастью, оказались преходящими. И поэтому среди последовавшего замешательства и расколов в правящих классах России и Японии смогли выделиться и победить фракции государственных модернизаторов, способных силой навязать свои реформы остальному обществу. Дуалистическое «суверенно-второстепенное» восприятие своего места в мире выступало необходимым, но недостаточным условием. Конечно, не только Японии и России присущи подобные идеологические комплексы. Государствам, которым поставили геополитический шах, но пока не мат, требовалось изыскать институциональный потенциал и финансовые средства для срочного противодействия угрозе окончательного поражения и отката на периферию. География дала обеим странам передышку и ресурсы для контррывка. Относительная изолированность России и Японии от западных центров (в отличие от тех же Турции, Индии, Польши или Египта) физически затрудняла как внешнее военное давление, так и проникновение иностранных коммерческих организаций. Размеры собственных территорий и населения тем временем давали России и Японии возможность собрать внутренние силы и включиться в современную гонку вооружений. Колоссальные расходы на имперскую модернизацию несли главным образом крестьяне и прочие простолюдины, на чью долю выпали тяготы возросших налогов, поставок миллионов рекрутов для армий и рабочих рук на государственные стройки и мануфактуры.