Иммануэль Валлерстайн - Есть ли будущее у капитализма?

Всеми этими преобразованиями руководили партийные кадры, включенные в особые реестры, которые назывались номенклатурой. В конце концов слово «номенклатура» стало уничижительным наименованием бездушной бюрократии. Однако первым поколением номенклатуры были закаленные в боях молодые комиссары и чрезвычайные уполномоченные, полные революционной харизмы и рабочего энтузиазма. Они верили, что неслыханная историческая удача и гений Ленина поставили их в авангард человеческого прогресса. Потерять политическую власть хотя бы на время, как это могло произойти при выборной демократии, означало изменить поступательному движению истории. Как согласовать революционную жестокость большевиков и их просветительский энтузиазм? Обе стороны коммунизма — террор и прогресс — неопровержимые факты. Но их видимое противоречие есть идеологическая иллюзия в основном наших дней. Русская революция привела относительно небольшую группу радикальной интеллигенции к руководству огромной и в основном крестьянской страной. Эти сторонники эпохальных преобразований неистово верили в электрификацию и всеобщий прогресс, но в ходе недавней гражданской войны они также усвоили веру в победоносную партию и свои заветные маузеры. Говоря аналитическим языком социологии, русские революционеры выиграли свою битву, став, вопреки самому Максу Веберу, «харизматической бюрократией». Со временем харизматическая часть будет неизбежно сокращаться и останется только бюрократия. Но пока в первых революционных поколениях воинствующие энтузиасты государственного девелопментализма соединили самые передовые идеологические, политические, военные и экономические институты XX столетия в единую диктаторскую структуру, чья верхушка неизбежно уподобилась высоко вознесенному пьедесталу.

Личность Сталина, вероятно, была искривлена настолько же, насколько и его удивительная жизненная траектория: от истово уверовавшего катакомбного христианина до великого инквизитора и дальше до коммунистического папы римского эпохи ренессанса. Однако личность Сталина не может объяснить культы лидеров и репрессии в том немалом числе случаев, где Сталин не мог быть прямым виновником, как, скажем, в Югославии времен Тито, маоистском Китае или на Кубе. Но аналитически продуктивнее вглядеться в горбачевскую «гласность» между 1985 и 1989 годом, которая стоила руководящих должностей и нередко свободы двум третям брежневской номенклатуры. С точки зрения жертв гласности среди номенклатурных чиновников, запущенная из Москвы демократизация не слишком отличалась от сталинских кампаний шельмования кадров. Такое переворачивание взгляда на демократизацию подводит нас к объяснению отчаянно разрушительной реакции советской номенклатуры, помимо их собственной воли обрушившей государство после 1989 года. Все великие коммунистические вожди/злодеи в какой-то момент развязывали компании политических чисток, в том числе и «либеральные» реформаторы. Менее грубые и разрушительные механизмы изменения политического курса были им недоступны по самой институциональной природе, доставшейся от гражданской войны сверхмодернистской государственности, монополизировавшей и нераздельно связавшей все виды власти. Подавление неофициальных организаций и источников информации оставляло верховного лидера, в сущности, в неведении относительно того, что происходит под его пятой, и с отнюдь не безосновательными подозрениями, что его указания выполняются неохотно, если не халатно.

Это черта ленинистских режимов непосредственно не связана ни с русской, ни с китайской, ни с любой другой национальной культурой. Она бы вызывала отвращение у Карла Маркса и, вероятно, даже у Ленина. Проблема, однако, заключается в самих геополитических истоках коммунистических режимов (и, можем добавить мы, это же касается многих немарксистских популистско-националистических режимов из третьего мира, которые подражали советскому примеру). Революционные государства XX века были рождены в смертельных битвах. Их великие вожди также были порождением чрезвычайной мобилизации всей страны в обстановке, требовавшей выдающихся военных, политических и экономических руководителей. Гений вождей обретал подтверждение в великих и невероятных победах. Наполеон Бонапарт по праву служит историческим прототипом для всех революционных императоров XX столетия.

Революции, победившие в одном государстве, даже в таком большом, как Россия, очень часто сталкиваются с иностранной агрессией. Революционные преобразования вызывают военные столкновения с другими государствами, которые либо стремятся сохранить консервативный status quo, либо, как в случае Третьего рейха, хотят воспользоваться моментом и перекроить мир при помощи завоевательных войн на уничтожение. Появление коммунистических государств в XX столетии стало выдающимся достижением левых сил. Но, учитывая страшные войны, в ходе которых коммунисты и национально-освободительные движения получили возможность захватить власть, левые революционные режимы с самого начала были поражены институциональными дефектами и склонны к репрессиям. У революционеров XX века не было иного способа действий, если они намеревались укреплять свои антисистемные завоевания в условиях войн. Если кому-то необходим большой рациональный аргумент для сдерживания милитаризма, то вот он.

Был ли Советский Союз по-настоящему социалистическим или, может быть, тоталитарным? Подобные идеологические абстракции мало что дают для объяснения реальности. СССР был тем, чем он был: огромным централизованным государством, отличающимся официальной идеологией и мощной военно-геополитической позицией, обретенной в результате чрезвычайной индустриализации. СССР состоялся благодаря геополитическому наследию Российской империи, одного из наиболее сильных государств в зоне мировой полупериферии. Однако то же самое структурное наследие полупериферийной державы подводило большевиков к индустриализации посредством государственного принуждения, экспроприации крестьянства и всех прочих классов прежнего общества, к исключительной концентрации ресурсов и усилий на строительстве современных вооруженных сил.

При этом СССР был в высшей степени государством модерна и именно так осознавал себя. Большевики успешно перенимали и синтезировали передовые технологии властвования своей эпохи: механизированные армии, конвейерную промышленность, планируемые крупные города, всеобщее образование и социальное обеспечение, стандартизированное массовое потребление, включая спорт и развлечения. После футуристических двадцатых годов большевики вернули и всеми силами насаждали в качестве новой массовой культуры классическую музыку, балет и литературу. Это не было лишь следствием консервативных вкусов Ленина и Сталина, а являлось сознательным включением в официальную идеологию культурных блоков высочайшего мирового престижа. Но ведь культурное наследие интеллигенции XIX века по большому счету было модернистским. К концу сталинского периода СССР действительно выглядел имперским. При этом его способность объединять свои многочисленные национальности на протяжении почти трех поколений была, безусловно, прогрессивной и модернистской. Советская власть первой в мире, задолго до мультикультурализма и намного успешнее, сделала официальной нормой выдвижение этнических меньшинств и женщин. Как и любая политическая линия, направленная на идеалистические цели и тем более на ускоренное преодоление груза традиций, советская практика была зачастую противоречива и склонна разрешать возникающие конфликты принуждением. И тем не менее формирование современных национальных культур и сам факт существования многонационального СССР в течение семидесяти лет в целом подтвердил, что слова большевиков по меньшей мере не полностью расходились с делами.