Ирина Дементьева - Командировка

А Федор Васильевич в это время бушевал, разнося за что-то капитана Эдуарда Реслакина, остальные ходили на цыпочках, передавая друг другу: «Шумит папа, не с той ноги встал». Да, он был порой резок и нетерпим, и крут, но и отходчив. Не «сам казню, сам милую», а просто не помнил дурного, хоть умел хранить в феноменально цепкой памяти тысячи лиц и фамилий. Опять-таки не особый начальничий шик, а просто знал, как зовут едва ли не каждого, даже самого юного матроса экспедиции, потому что к каждому испытывал интерес.

Однажды я застала его в рубке в необычной для морехода позе, то есть не вглядывался в лежащую впереди даль, а, стоя по ходу спиной, смотрел в заднее стекло. Мы шли вдоль западных берегов Таймыра, красный шнурок на карте в кают-компании круто лез вверх, к северу. Наянов, не оборачиваясь, кричал что-то непонятное.

— Значит, только о себе думаешь, на маленьких тебе плевать? Какой же ты передовой, если на маленьких тебе плевать? Ты, если хочешь знать, в первую очередь о маленьких должен думать!

Реслакин попробовал возразить и потерпел неудачу. В спор он вступал с ходу, автоматически и как-то уж очень монотонно, и Наянов окончательно взъярился.

— Ты молчи, когда я тебе говорю! Я тебе в отцы гожусь, не смеешь мне возражать!

Только вслушавшись и проследив направление наяновского взгляда, я поняла, о чем идет речь. Он смотрел в заднее стекло, туда, где, едва поспевая за нашим флагманом, шли три не новых речных рефрижератора устаревшей конструкции, очень, однако, пригодных для плавания в мелководных верховьях. Переход на Лену давался им с трудом, а тут начал задувать опасный северо-восточный. Уже покачивало, и Реслакин решил прибавить ходу. Тут-то Наянов и вспомнил о «маленьких», об их малосильных двигателях и в весьма эмоциональной форме преподал Реслакину урок коллективизма. С того раза я стала замечать, что сам он, входя в рубку, всегда смотрит в заднее стекло и только потом садится на свой «трон». В общем-то «маленькие» вели себя прилично, и он искренне радовался и умилялся им, будто живым существам:

— Малыши-то, малыши красиво идут, как гребеночка!

Не сразу я оценила эту наяновскую непосредственность и любопытство, интерес к природе и людям, самой жизни, который не притупили ни многолетний тяжкий труд, ни лауреатство, ни власть, ни громадная ответственность.

Впрочем, к ответственности он привык — давно на руководящих постах. В двадцать семь лет демобилизованный краснофлотец Федор Наянов возглавил Рыбтрест, объединивший весь траловый флот Архангельска и Мурманска. Затем учился в Академии водного транспорта и был начальником Управления среднеазиатских рек, комиссаром военно-морских соединений во время войны; с 1948 года — начальник экспедиции спецморпроводок речных судов Министерства речного флота. Типичная биография «обыкновенного» незаурядного человека, выдвиженца, как говорили во времена его молодости.

Теперь-то опыт его экспедиции никого не удивит, осуществленный Наяновым метод буксировки, дающий государству сотни тысяч рублей экономии, вошел в практику мореплавания. Но среди моряков из уст в уста и поныне передается рассказ, как Наянов в первый раз вывел свои «скорлупки» в открытое море… под военным флагом. Капитан первого ранга, он тогда еще не демобилизовался и в споре с морским регистром, не желающим выпускать из порта невиданную флотилию, взял всю ответственность на себя.

Свою личную ответственность начальника он иногда понимает совершенно буквально. Когда в первую проводку шторм «разломал» на волне самоходную баржу, Наянов, немолодой и грузный, первым прыгнул с борта буксира-флагмана на палубу соседнего суденышка. Именно он догадался, как, не теряя ни секунды, спасти людей, оказавшихся в ледяной воде. Он кинулся к борту, обвил ногами кнехт, повис вниз головой и подхватил под мышки первого попавшегося. Наянова втащили на палубу вместе со спасенным им человеком, он вновь повис над водой, протягивая руки следующему…

Во время стоянки у пустынного острова Тыртов мы целой компанией сошли на берег, посетили полярную станцию, полюбовались белой медведицей, спустившейся к самой воде, а когда возвращались, у бота отказал мотор, и сильное морское течение понесло нас мимо борта рефрижератора. Нам бросили конец — не поймали. Все растерялись, кроме Наянова. Он сидел на корме, огромный и неподвижный, а тут — как пружина его подняла — вскочил на скамью и ухватился в последний момент рукой за якорный канат. Сила в его руке была, очевидно, могучая — остановил! А на ногах не устоял — грохнулся со всего размаху о днище. Но мига хватило, чтобы кто-то принял конец, и нас не унесло в море. Он сильно расшибся, его тяжело поднимали на борт; ссутулившись и хромая, он молча ушел в каюту.

Личная ответственность — это его органическая самозабвенная потребность первым принять удар, естественная и молниеносная реакция. Но нет, не просто реакция.

Во время стоянки на Диксоне мне довелось нечаянно наблюдать одну встречу. У ворот диксонского порта, недалеко от памятника норвежцу Тессему, наш капитан «Беломорского-27» Савва Георгиевич Дальк повстречал давнего знакомого — капитана океанского красавца теплохода, на чьих бортах, как говорят поэты, осела водяная пыль всех широт. Капитаны стояли, очень похожие друг на друга, пожилые, интеллигентные, с одинаковыми золотыми нашивками, солидными портфелями в руках, где хранились судовые документы, подлежащие оформлению у начальника порта. Стояли и молча жали друг другу руки. Наконец океанский спросил:

— Ты все у Наянова? Все занимаешься этой авантюрой с речными посудинами? Тебе же предлагали…

Дальк молча смотрел куда-то поверх черных мокрых скал, угольных причалов и серой — в цвет тумана — воды.

— Понимаю, — сказал океанский.

Позже мне рассказали историю дружбы Далька и Наянова.

21 июня 1941 года Дальк привел пароход «Магнитогорск» в Данциг с грузом пшеницы. На следующий день команда «Магнитогорска», отказавшаяся спустить советский флаг, была с побоями загнана за колючую проволоку. На востоке погранзаставы еще удерживали рубеж, а они уже были первыми пленными в фашистском концлагере. Многое пришлось пережить: голод, допросы, смерть товарищей.

Первым, кто в них поверил после войны и не отвел глаз при встрече, был Наянов. Поверив, он тогда же, в 1948 году, зачислил в свою экспедицию. Это не походило на благотворительность, столь чуждую наяновскому характеру, — опытные моряки нужны ему были позарез, новое предприятие, которое тогда еще многие считали прожектерством, только начинало жить. Но он пошел до конца, открыто протянул Дальку руку, смело оборвав кривотолки. В отделе кадров заупрямились: «Бывшим интернированным нельзя доверить навигационные карты». Без карт не поплывешь. Воспрянувший было духом капитан снова сник. «Мне полагается запасной комплект?» — спросил начальник экспедиции у бдительного кадровика и, когда тот ответил утвердительно, велел принести карты. И — под свою ответственность — передал ошеломленному моряку.