Игорь Ефимов - Практическая метафизика

Так, революция в Нидерландах превращает эту маленькую страну в начале ХVII века в мощную военно-морскую державу. В Англии Кромвель, казнив короля (1649), захватывает Ирландию, Шотландию, разбивает на море Голландию и усиливается так, что наводит ужас на весь мир, а победа "славной революции" в 1688 году дает возможность островному государству в течение нескольких десятилетий сделаться величайшей колониальной империей. Соединенные Штаты Америки, победив в войне за независимость (1783), стремительно за-хватывают половину материка. Французская революция 1789-го года высвободила энергию, достаточную для покорения почти всей Европы. Немецкая и русская революции XX века выплеснули на мир военную мощь такой силы, какой еще не знала история. И в наши дни главными очагами военной опасности остаются страны, пережившие революцию сравнительно недавно.

Большинство государств после революционного взрыва проходили через одни и те же состояния: 1) практического безвластия; 2) ожесточенной борьбы за власть в гражданской войне или путем террора; 3) через 8-10 лет после переворота — установление абсолютной индивидуальной диктатуры; 4) через 15–17 лет — внешняя экспансия или, если она пока почему либо невозможна, еще более страшный внутренний террор (нацизм в Германии, 37-ой год в России, культурная революция 1966-го в Китае). Примечательно также, что все революции разражались в сословно-монархических госу-дарствах, ибо только там могло возникнуть несовпадение неравенства политического с неравенством врожденным. Каково бы ни было имущественное неравенство в республике демократической, она никогда не была и не будет сокрушена внутренней революцией, ибо в ней всегда есть возможность перехода индивидуумов с высоким врожденным уровнем свободы воли (серебряное и золотое порождение) в правящий слой. Причины и процесс ее гибели бывают другими — о них будет сказано ниже.

До сих пор мы говорили только о политическом нарушении динамического равновесия. В понятиях метафизики оно обусловлено высвобождением избыточной энергии осущес-твления свободы индивидуальных воль на "боковых" границах. Но история знает примеры, когда взрыв происходил и в результате прорыва "верхних" границ, а именно — религиозные революции и войны. Назовем это нарушение (второго рода) идейно-религиозным.

Процесс установления господствующей церкви с незыблемой системой догматов, с полным изгнанием свободы из сферы проявлений религиозного чувства занимает то же место в формировании Мы, что и процесс установления сословного неравенства. Он состоит в закреплении намертво верхних границ социального я-могу, так же как сословное — в закреплении боковых, и сопровождается столь же ожесто-ченной борьбой, выражающейся в появлении бесконечных ересей и в свирепом подавлении их, заполняющем всю историю христианской церкви с самого ее учреждения в качестве государственной религии. "Дикие звери, — пишет Марцеллин в IV веке после Р.Х., - не проявляют такой ярости к людям, как большинство христиан в своих разномыслиях… Целые ватаги епископов разъезжали туда и сюда, пользуясь государственной почтой, на так называемые синоды в заботах наладить весь культ по своим решениям" 73.

Но чем более прочно будет налажен культ, тем острее станет противоречие между представлением о Божестве как наивысшей свободе и предельной несвободой, наложенной на отношения с Ним.

Становление христианской церкви оказалось таким длительным именно потому, что в процессе его приходилось преодолевать самое высокое представление о Божественной свободе, данное Христом, и наполнять религию языческими чертами, более доступными массе. Поклонение святым, храмовые богослужения, Троица, загробная жизнь — ничего этого нету в учении Христа, но для многих верующих эти моменты культа гораздо дороже простых и в то же время непостижимо-возвышенных Евангельских слов. Когда в один из византийских городов пришло постановление очередного собора, разрешающее поклонение Богоматери, народ падал на колени и плакал от радости и умиления.

И все же слово Христа, сохраненное в Евангелиях, было так ясно и плодотворно, что для всякого человека, в чьей душе слово это рождало высокий отклик, мучительно было слушать его опошление развращенным духовенством, передоверять свое самое интимное чувство презираемому посреднику в рясе, молча смотреть на торговлю отпущениями грехов и своим молчанием попустительствовать затемнению Евангельского света. Секта арнольдинцев, например, обязывала своих членов выполнять заповедь "Но да будет ваше: "да, да", "нет, нет" (Матф 5.37), поэтому церковным судам было очень просто обнаруживать этих еретиков — будучи пойманы, они сразу во всем сознавались. Устав секты вальденцев был более мягким — он разрешал верующим солгать для спасения жизни, но требовал строгого выполнения заповеди Христа "не клянись вовсе" (Матф 5.34). Есть что-то особенно гнусное в том, что официальная инструкция церкви советовала инквизиторам для распознания этой ереси потребовать у подозреваемого поклясться в чем-нибудь, и если он откажется, то есть поступит по слову Христову, немедленно отправить его на костер.

Все тайные и явные ереси были выражением одного и того же порыва — порыва человеческой воли преодолеть преграды, поставленные на пути самых высоких устремлений ее. О силе этого порыва, об огромной энергии осуществления свободы в этом направлении может рассказать бесконечная летопись добровольного мученичества, костров и пыток. Временная победа церковного догматизма и упрочение церковной иерархии в конце первого тысячелетия привели к крестовым походам точно так же, как упрочение сословного неравенства, рассмотренное выше, — к войнам дворянско-монархическим. Когда же пять веков спустя, наоборот, реформация разрушила плотину догматизма, это разрушение ознаменовалось высвобождением такой огромной энергии (наподобие послереволюционных взрывов), что Европа на целое столетие погрузилась в пучину религиозных войн (1555–1649).

Наконец, третий вид нарушения динамического равновесия Мы на уровне государства определяется резким расширением нижних границ всех я-могу — назовем его экономическим.

Ярчайший пример тому — промышленно-техническая революция ХIХ века, переход в индустриальную эру. Машинизация и механизация производства высвобождали огромную энергию, поглощавшуюся раньше менее производительной трудовой деятельностью. Реализоваться она могла только бурным развитием военной промышленности, неизбежно тянувшим за собой цепь так называемых империалистических войн, завершившихся Первой мировой войной.

Примечательно, что наиболее агрессивными были государства монархические: Германия, Россия, Япония. В странах более демократических значительная часть высво-бождавшейся энергии поглощалась политической борьбой партий, профсоюзной борьбой и прочими массовыми видами реализации свободы; в монархиях же вся высвобождавшаяся энергия могла направляться только на усиление военной мощи, что и дало им поначалу некоторый перевес. Поэтому страны более свободные, видя агрессивность своих соседей, вынуждены были в свою очередь спешить с переводом этой энергии на военное направление. Интересно также, что хотя высвобождение энергии осуществления есть процесс вполне метафизический, проницательные политики всегда заранее каким-то безошибочным чутьем предвидят приближение войны; они знают, что несмотря на взаимные угрозы, явные столкновения интересов, пограничные конфликты и тому подобное, два соседних государства могут очень долго жить в мире, ибо военная ситуация в них не созрела; зато смутный, неслышный другому уху гул, идущий из недр какой-то страны, мгновенно настораживает их, предупреждает о готовящемся извержении. Но если они пытаются предупредить об этом свою страну (как Демосфен, указывавший афинянам на македонскую опасность, или Черчилль — англичанам на угрозу гитлеризма), их обычно не слушают, ибо послушать их значило бы искусственно высвободить внутри своего Мы равную энергию сопротивления, что без факта вражеского нашествия невозможно.