Игорь Ефимов - Практическая метафизика

В частном виде этот тезис был известен любому политику, который и без метафизики знал, что если государство раздирается междуусобицами или враждой партий, оно не представляет серьезной опасности для соседей, но стоит только кончиться внутренним раздорам, как высвободившиеся силы начинают скапливаться на границах. "Французы, — писал Монтескье, — никогда не были более грозны для других народов, как после раздоров бургонского и орлеанского домов, после смут при Лиге, после гражданских войн при малолетстве Людовика ХIII и Людовика ХIV. Англия никогда не пользовалась таким уважением, как при Кромвеле после войн, происходивших при Долгом парламенте. Немцы получили преобладание над турками только после германских гражданских войн" 71.

Зная это правило, хороший политик всегда стремится только к одному: прекращать распри внутри своего государства и сеять их в соседнем. Но задачи исследователя совсем другие — его интересует не что нужно делать, а как делается, каковы самые общие законы политической жизни государств, те законы, которые оставались неизменными во всех многообразных формах политической жизни народов, исследованных исторической наукой.

И здесь, забегая вперед, я хочу сказать о важнейшей разнице между законами природы и законами социальными.

Если первые описывают бытие воли на уровнях низших по отношению к нам, то есть на тех, где отсутствует свобода и царствует необходимость, то вторые описывают бытие воли на уровнях свободы более высоких, чем наш. Поэтому-то законы природы, открываемые естествознанием, воспринимаются нами как нечто неизменное, законы же социальные, будучи осознанными, воспринимаются как дурная бесконечность, подлежащая преодолению бесконечно творческим духом свободы. Так же, как эмпирически осознанная дурная бесконечность межродовой вражды привела к образованию племен, бесконечность вражды межплеменной — к образованию государства, так и философски осознанная дурная бесконечность вражды внутри — и межгосударственной имеет всегда надежду через преодоление осознанием привести нас на более высокую ступень бытия Мы.

Каковы бы ни были злоупотребления современного социализма, мы не можем не признать, что в принципе освобождение человека от частной собственности казалось многим честно думающим людям именно таким скачком через философское осознание. Дать каждому человеку равные возможности к осуществлению свободы, независимо от размеров унаследованной им собственности, — теоретически это выглядело предоставлением каждой воле возможности занять в Мы место, соответствующее ее врожденному уровню свободы, оборвать еще одну цепь, приковывающую человека через имущественные барьеры к миру явлений. Несмотря на то, что в реальной истории на наших глазах обрыв этой цепи всюду происходит ценой наложения десяти новых, что оказалось явно невозможным создать эффективную экономику помимо рынка, сама идея обладает такой властью над человеческой душой, что даже в странах сугубо частнособственнических социализм пустил крепкие корни.

Конечно, ни переход от племенной кочевой жизни к оседлой государственной, ни переход от оседло-земледельческого состояния к индустриальному не делают сами по себе человека лучше или свободнее, а часто даже и наоборот; но они предоставляют новые возможности, плодотворное исполь-зование которых во все века и на всех ступенях развития остается делом свободной воли самих людей.

Естествоиспытатель, открывающий новый закон в природе, говорит: эти явления связаны между собой таким-то образом, и так будет всегда, хотите вы этого или нет.

Социальный же философ утверждает: то, что в вашей общественной жизни казалось вам до сих пор осуществлением личной свободы или неуправляемой стихией, на самом деле было подчинено таким-то общим законам; но с того момента, как вы убедитесь, что здесь действует закон, а не вы сами, вы не сможете больше видеть в этих общественных делах осуществление свободы своей воли, и начнете искать новых путей к осуществлению ее, чем и разрушите господствовавший до сих пор над вами закон.

И именно в надежде на это и только в таком смысле я говорил и буду говорить о законах, обнаруживаемых метафизикой в бытии воли Мы.

Прежде, чем запустить какое-либо число в электронно-вычислительную машину, его необходимо перевести из десятичной системы в двоичную. Точно так же и нам для наших исследований приходится постоянно переводить обычные понятия человеческой жизни на язык метафизики. Данная глава нуждается в таком предварительном переводе больше, чем любая другая.

Всякий человек, живущий в Мы, в том числе и в Мы государства, в том числе и современного, представляет из себя, с точки зрения метафизики, волю Я, обладающую неким царством я-могу, границы которого она постоянно стремится расширить. Причем, если бы причудливые контуры этого царства поддавались графическому изображению (о чем не следует даже мечтать), то оно должно было бы выполняться не в плоскостном, а в объемном варианте. Ибо воля каждого Я неизбежно бывает ограничена как "снизу" — волей низших уровней, силами природы, так и "по сторонам" — волей равной, то есть человеческой, и "сверху" — волей высших уровней, то есть этическими и религиозными представлениями. (Конечно, граница "сверху" так же отличается от прочих, как граница, ограничивающая сверху объем жидкости, налитой в сосуд, то есть поверхность, отличается от стенок сосуда.)

Человек может осуществлять свою свободу на любом из участков этой границы. Преодоление человеческой волей нижних границ порождает экономико-производительную деятельность, преодоление боковых границ — деятельность частнокомерческую, социально-семейную, общественную и политическую, устремление вверх — все виды духовной деятельности. Фактическое неравенство, существующее в любом обществе, состоит в неравенстве царств я-могу, находящихся во владении различных индивидуальных воль. Постулируемое метафизикой неравенство врожденное состоит в том, что одно и то же царство я-могу может оказаться для одной воли вполне достаточным, а для другой — тесной и мучительной клеткой.

Вообще говоря, понятие достаточности может определяться только индивидуумом, ибо только он знает остроту томления своего духа. Но в принципе мы можем сказать, что чем больше протяженность границ царства я-могу, тем легче индивидуальной воле, вечно кружащей внутри этой границы в поисках возможностей к осуществлению свободы, не замечать конечности обретаемого за тем или иным участком и, возвращаясь к нему очередной раз, с новой страстью устремляться на преодоление. (Достаточно просторное я-могу при невысоком уровне врожденной свободы может дать нам те феномены полного и блаженно-мечтательного безделья, которые встречаются иногда среди привилегированных классов. Но не нужно думать, будто мечтатель, валяющийся на своем диване, вовсе ничего не преодолевает: он занят постоянной борьбой по изгнанию из своего сознания всех представлений реальности, и победа в этом нелегком деле приносит ему чувство истинного удовлетворения.)