Игорь Ефимов - Практическая метафизика

Выберем для нашего исследования пять самых огромных исторических взрывов, приходящихся на это полуто-ратысячелетие: походы македонцев, гуннов, арабов, норманов и монголов.

Возможно, с точки зрения историков культуры, недопустимо ставить ученика Аристотеля в один ряд с Атиллой, Чингиз-ханом и прочими варварами. Но не надо забывать, что македонская экспансия началась не при Александре, а при отце его, Филиппе, что это он объединил македонские племена и княжества, увеличил в десять раз свою территорию и разбил объединенные силы греков при Херонее в 338 году до Р.Х. Что представляли из себя македонцы до Филиппа видно хотя бы из речей Демосфена — знаменитых "филиппик", — в одной из которых он говорит: "Ведь он — Филипп — не только не грек и даже ничего общего не имеет с греками, но и варвар-то он не из такой страны, которую можно было бы назвать с уважением, но это жалкий македонянин, уроженец той страны, где прежде и раба порядочного нельзя было купить" 67.

Общепринято считать, будто войска Александра не позволяли себе таких зверств, как монголы или норманы. Но об этом нам очень трудно судить, ибо летописцы, описавшие нам походы варваров, находились в городах, осаждаемых ими, летописцы же Александра шли вместе с его армией; они оставили нам трогательные сцены его гуманного обращения с побежденными персами, и, может, в этом и была доля правды, но правда ведь и то, что еще до персидского похода он стер с лица земли греческие Фивы и перебил в них двадцать четыре тысячи человек из тридцати. Поэтому не следует поддаваться иллюзии, будто Батый-хан, воспитанный каким-нибудь образованным конфуцианцем, отказался бы от части своих захватов или запретил своим войскам грабить, жечь и убивать всех от мала до велика.

Итак, пять взрывов. Есть ли у них какое-то сходство, общие черты?

Есть, и немало.

Во-первых, внезапность. Все эти народы являются на историческую арену как бы прыжком: еще вчера о них ничего не было известно, лишь ближайшие соседи знали, что где-то там, за этими горами или за этой степью живут такие-то и такие-то племена, а сегодня уже страшная весть о движении их полчищ летит по всей земле, опережая их на сотни километров. Во-вторых, огромные, ошеломляющие размеры их захватов. Во всех пяти случаях они настолько несоизмеримы с практическими нуждами наступающего народа, что говорить об экономических мотивах движения можно с таким же правом, как и об астрологических. В-третьих, необъяснимая военная мощь захватчиков; будучи почти всегда в численном меньшинстве, они разбивают хорошо вооруженные армии, покоряют огромные народы, берут любые крепости. (Историки часто спорят о числе сражавшихся, но споры эти касаются обычно лишь деталей: в пять раз превосходили персы македонцев при Гранике и Гавгамелле или только в три раза? Англо-саксы норманнов Вильгельма Завоевателя в битве при Гастингсе — в четыре или только в два?) Наконец, в-четвертых, такое же необъяснимое затухание наступательного порыва без всяких видимых причин.

Сходство во всех этих случаях настолько разительное, что невозможно не придти к убеждению: несмотря на все разнообразие конкретных обстоятельств, перед нами явления одного порядка. Но как только мы задумываемся о том, что послужило толчком к каждой из этих пяти гигантских агрессий, как только пытаемся выдать какой-то из сопутствующих признаков за причину, стройность и общность нарушаются: наличествуя в одном или нескольких случаях, в других этот признак обязательно отсутствует.

Я уже говорил о том, насколько шатким представляется чисто экономический мотив. Племена гуннов, арабов, монголов в начале движения настолько немногочисленны, что их стадам хватило бы и одной сотой захваченных пространств. Македонцы и норманны вовсе не были заинтересованы в пастбищах. Жажда наживы, добычи? Но горстка людей, обуреваемых одной лишь жаждой наживы, не может из раза в раз побеждать превосходящего числом противника, отстаивающего самое дорогое, что только есть у человека, — собственную жизнь. А речь шла именно о жизни, ибо, если Александр Македонский и арабы часто довольствовались покорением неприятельского государства, то все остальные, как правило, поначалу поголовно истребляли всех, кто попадался им на глаза в захваченных землях и городах.

Другой момент, часто выдвигаемый в виде причины, — появление сильной личности, полководца, вождя, способного сплотить вокруг себя силы разрозненных племен. История македонских и монгольских завоеваний как будто подтверждает этот тезис: сплоченность и непобедимость завоевателей при жизни Александра, при Чингиз-хане и Батые, и развал империй после их смерти. С гуннами уже сложнее — Атилла стоит не в начале их завоеваний, а как раз в конце, и именно при нем, после поражения в Каталунской битве в 451 году, кончается могущество гуннов. Арабская же экспансия началась по-настоящему лишь после смерти Магомета и не связана с каким-нибудь громким именем, а норманны, по самой специфике своих набегов, и вовсе не нуждались в постоянном предводителе.

Наконец, попытки связать движение народов со вспышками религиозного фанатизма, могут основываться только на истории арабов. Македонцы были довольно безразличны к своим и чужим богам, язычество норманнов и монголов было лишено какой бы то ни было страсти и увлечения. о гуннах же (вернее, о родственных им аланах) Марцеллин пишет с полной определенностью: "Подобно лишенным разума животным они пребывают в совершенном неведении, что честно, что нечестно, ненадежны в слове и темны, не связаны уважением ни к какой религии или суеверию" 68.

Но, спрашивается, если все приведенные причины кажутся недостаточными, что же тогда сорвало с места эти народы и заставило пронестись опустошительным ураганом по земле? Откуда взялась их неодолимая истребительная сила? Что такое произошло с ними в их диких горах, степях или пустынях, что вдруг прервало обычное течение их жизни и превратило безвестных пастухов и рыбаков в прославленных, непобедимых солдат?

Нам почти ничего неизвестно об их жизни до того момента, когда цивилизованные государства поневоле были вынуждены заинтересоваться их существованием. Историкам, занима-ющимся этими периодами, приходится воссоздавать общую картину по крохам и обрывкам информации, и работа их далеко не закончена. Но из того, что сейчас уже известно с достаточной степенью достоверности, обращают на себя внимание две черты, общие всем пяти случаям: возрастающее напряжение межплеменной вражды накануне агрессии и почти полное незнание рабства, гордое сознание свободы, присущее каждому члену племени.

Так, македонское царство зародилось как объединение враждовавших до этого племен линкистийцев, пэонов, орестов и тимофейцев, причем окончательное покорение и присоединение Линкистиды произошло лишь при Филиппе. О том остервенении, с каким враждовали между собой арабские племена, говорит хотя бы тот факт, что они были вынуждены раз в году учредить нечто вроде каникул от войны, чтобы справлять религиозный праздник у священного камня. Рассказами о бесконечных распрях норманов наполнены исландские саги; враждовали между собой не только племена — все эти раумы, рюги, хорды, тренды, халейги, — но и отдельные ярлы, пытавшиеся объединить под своей властью как можно больше фюльков (родов). Между различными племенами и родами монголов тоже шла непрерывная война. В юности жизнь Темучина, будущего Чингиз-хана, много раз висела на волоске, а отец его погиб от руки сородичей, отравленный на пиру. Да и самому Чингису пришлось всю первую половину жизни воевать лишь с монголами. "Когда Чингис-хан, — гласит персидская летопись, — покорил совсем племя Тайджиют, и племя Урут и Манкгут по понесенному вреду и ослаблению покорилось, он повелел большую часть их избить, а остальных сполна отдать Джида-Нойону в рабство" 69.