Николай Дедок - ЦВЕТА ПАРАЛЛЕЛЬНОГО МИРА

Еще у Маугли была астма. Иногда он заходился тяжелым кашлем и тогда просил у контролера баллончик с аэрозолем, который ему не дали в камеру (так как он был металлический), оставляли в ячейке на продоле. Баллончик, кстати, был «от итальянцев». Но, несмотря на ужасные приступы, Саня и не думал бросать курить.

Дни шли, Маугли делался в хате явным изгоем. Не умея вести себя прилично, Саня к тому же постоянно «порол косяки» — то «запарафинит» общую вещь, напьется на ночь чифира и потом ночью блюёт, не давая другим спать. Кроме того, его приходилось постоянно заставлять мыть свои вещи и участвовать в уборке хаты. Разумеется, на него бесконечно ругались. Первое время я его даже защищал — жалко было смотреть, как он скукоживался от грозного рыка и выпученных глаз сокамерников, — и сам пытался не раз и не два разговаривать по-хорошему, объясняя правила жизни в хате. Помогали эти «душеспасительные» беседы в лучшем случае на полдня, поэтому после очередной попытки я их забросил. Как сказано ранее, «жесткие» методы тоже не помогали в его воспитании. К тому же скоро мы поняли один интересный психологический нюанс: Маугли просто жизненно необходимо было находиться в центре внимания, даже если это внимание выражалась исключительно в брани и криках. Для того чтобы быть «звездой хаты» и в течение всего дня слышать разговоры о себе, он готов был терпеть и оскорбления, и атаки, и угрозы. Уже в последующие годы я понял, что это особый тип людей, который особенно ярко проявляет себя именно в камерной системе. Они нарочно напрягают тех, кто их окружает, чтобы любой ценой закрепить их внимание на себе.

Скоро все пути воспитания (кроме, пожалуй, физического) закончились. Его просили, на него кричали, всячески угрожали, пугали, лишали сигарет, пытались игнорировать. Но все это только больше распаляло нашего Маугли, ведь он явно чувствовал, что усилия всей хаты, а значит, и внимание, направлены на него. Он начал выражать недовольство: мол, к нему плохо относятся. Предупреждал контролера, что «вскроется», объявлял голодовку (которая длилась 15 минут, до первого борща, принесенного баландёром), а однажды даже написал заявление оперу. На тетрадном листике волнистыми строками, едва разборчиво, невероятно кривыми буквами было написано примерно следующее (передаю близко к оригиналу):

прашу пиривисти миня вдругую хату патамушта у миня 1000 касиков явсем мишаю наминя пастаяна арут

…и так далее.

Правда, заявление это он так и не подал. Зато процесс его составления и обсуждение самого поступка Маугли затянулись на полдня. А большего Саня и желать не мог.

После Нового года (наступил 2011-й) меня отправили в больничный корпус жодинской тюрьмы — лечить вросший ноготь на ноге. Через две недели я вернулся, но Маугли в хате уже не было. И вот что мне рассказали пацаны. Почти сразу после моего отбытия Саня словно с цепи сорвался: то ли у него открылось психическое заболевание, то ли он удачно его симулировал. А в частности: барабанил в стены безо всякого повода, нес чушь пуще прежнего, прятался за дверью туалета, воровал вещи из общего «котла», а потом вообще украл и спрятал у себя чужое письмо. Скоро он начал получать от ребят «лещей», так как терпеть уже не было никакой возможности. В результате менты, наверное, поняли, что с Саней что-то не так, и забрали его в санчасть.

Прошло почти три года. Я снова в Жодинской тюрьме, но уже не в ранге подследственного — перевели из Могилевской «крытой» лечить желудок, так как в Жодино филиал Республиканской тюремной больницы. Вызвал опер, видимо, чтобы пробить, что я за «пассажир». На стене в оперском кабинете фотографии осужденных с профилактическим учетом. Пробегая глазами по строке «Склонны к суициду и членовредительству», я встречаюсь взглядом с Маугли. Вот те на! Да, действительно он. И фамилия совпадает. Наверное, заехал, освободившись, по второму разу, а может, уже и по третьему.

Вернувшись в хату, я стал вспоминать все то, что сейчас рассказал вам. Вспомнил баллончик от астмы, взгляд волчонка, насквозь гнилые в двадцать один год зубы, патлы, падающие в тазик с мыльной водой, когда мы брили ему голову… И почему-то на ум пришел вопрос: а что с Саней случится, когда он умрет? К сожалению, я почти уверен, что долго он не протянет, если только не сядет на длительный срок и тюрьма его не «законсервирует».

А кто по нему будет плакать? Будет ли кому нести его гроб?

И не получится ли, как с бальзаковским «Отцом Горио», который умирал почти в полном одиночестве, и озаботились отправкой его в последний путь, считай, чужие люди?

Родных у Маугли нет, друзья есть вряд ли, а если есть — это явно не лучшие представители человеческого рода… Подумалось — как же скучно и неуютно так не только жить, но и умирать, когда ты совсем один… А еще подумалось, что тот, кто бросил меня в тюрьму за политическое преступление, и тот, кто сделал Маугли вором и маргиналом на краю жизни, — это один и тот же Левиафан.

Март 2015

Лето 2012 года. Город Шклов, ИК-17. Одиночная камера ПКТ: один день сменяет другой такой же — я сам выдумываю им наполнение, чтоб не заскучать. Вот прошёл обед, баландёр забрал миски. Делать нечего, настроения читать или учиться нет, зато послеобеденная жара клонит в сон. Я расстелил свой клифт под столиком (чтобы в глаза не бил свет от лампы), под голову — учебник арабского и приготовился скоротать во сне ещё один час ещё одного Дня.

Устроившись поудобнее, начал было засыпать, как вдруг в конце продола послышалось жужжание электронного замка, а потом лязг металлической решётки. «Кого-то привели», — подумалось мне. Как раз около 15 часов в зоне каждый день проходят «крестины» (дисциплинарная комиссия), где начальник зоны раздаёт зэкам сутки ШИЗО, месяца ПКТ, а также лишения свиданок и передач.

…Топот как минимум двух человек. Ага, отрядник привёл своего зэка. Интересно, в ШИЗО или в ПКТ? Тут с продола раздался хриплый прокуренный голос, орущий что есть мочи:

Всё ясно. Это Коля.

Коля — зэк, поехавший крышей, мужик лет 50–55, а может и младше — уж очень нездорово выглядел. «Улетевший», как таких часто называют арестанты. Про него, как и про каждого такого, ходили легенды: якобы ходит по зоне без бирки, не бреется, посылает ментов на х*й, орёт что ему вздумается и где вздумается. В моменты же особых обострений его и сажают в ШИЗО — чтоб совсем уже не бесновался.

Дали Коле 10 суток. Для него они, конечно, были весёлыми, но явно не для остальных зэков и не для ментов. Развлекался Коля тем, что после приёма пищи не отдавал баландёру алюминиевую миску. Держать их у себя в камере ШИЗО или ПКТ было запрещено, поэтому после каждого приёма пищи их забирали. Но только не у Коли. Частенько после обеда, завтрака или ужина приходилось слышать на продоле такой диалог: