Михаил Леонтьев - Крепость Россия: Прощание с либерализмом

Особый русский характер сформировался в условиях геополитической уязвимости и суровости природных условий. Речь идет о сочетании стоицизма, таланта быстрого и точного восприятия, идеализма, необычайной твердости и жертвенности в достижении общих для социума целей. Характер широкий, восприимчивый, приветливый◦— и в то же время твердый, упорный, жертвенный, готовый к тяжкой работе, не ожидающий немедленного вознаграждения, сиюминутной компенсации. Без такого характера невозможно было бы пройти колоссальный путь от Тобола до Сан-Франциско◦— втрое больше, чем столь героизированный на Западе путь от Нью-Йорка до Сан-Франциско.

Среди черт русского характера главенствуют:

Стоицизм, безусловная готовность все претерпеть◦— при условии известности смысла жертв, за что следует платить потом и кровью, с какой целью русские люди должны принести жертвы. Стоицизм◦— это грандиозный взаимный запас общего доверия склонного верить в себя народа, готового на осмысленную жертву.

Незакрепощенностъ. Россия◦— страна бытовой свободы, не закрепощенной мещанскими нормами. В России малозначительно давление буржуазных условностей. Цитируем классика: «Когда сравниваешь русского человека с западным, то поражает его недетерминированность, нецелесообразность, отсутствие границ, раскрытость в бесконечность, мечтательность. Это можно видеть в каждом герое чеховского рассказа. Западный человек пригвожден к определенному месту и профессии, имеет затверделую формацию души» [1] Бердяев Н.А. Душа России. М, 1990. С. 12. .

Терпение. Жизнь русских основывается на страде, то есть на периоде интенсивных физических усилий. Слово «страда» на все языки будет переведено как «страдание». Это означает, что основой своей жизни русские видят страдание. Когда русский умирает, о нем говорят отстрадал, то есть завершил страдания. Жизнь как удовольствие нехарактерна (если не сказать◦— неведома) для русских. Терпение протопопа Аввакума и Семена Дежнева просто беспредельно. Россия может терпеть многое, но не унижение.

Дискретность усилий. Русский историк В. О. Ключевский определил это состояние таким образом: «Ни один народ в Европе не способен на такую крайнюю степень активности на протяжении короткого периода времени, как русские; но, возможно, никто другой в Европе не демонстрирует такой неспособности к постоянной, размеренной, непрестанной работе». Итак, с одной стороны, почти сверхъестественный трудовой порыв, с другой стороны, великая, почти ничем не пробиваемая пассивность◦— в том случае, если русский не видит безусловной необходимости или великой поставленной цели.

Свобода. Народ, уходивший в казаки на юг и восток, избирал свободу более радикальным путем, чем борцы за конституции на Западе. Поэт О. Э. Мандельштам выразился так: России присуща «нравственная свобода, свобода выбора. Никогда на Западе она не осуществилась в таком величии, в такой чистоте и полноте. Нравственная свобода◦— дар Русской земли, лучший цветок, ею взращенный… Она равноценна всему, что создал Запад в области материальной культуры». [2] Мандельштам О. Сочинения. М., 1990. Т. 2. С. 155.

Сострадание. Чтобы не впасть в необъективность, призовем иностранцев. Современный ведущий британский русолог Хоскинг. «Хотя русские◦— храбрые люди и замечательно мужественны на войне, они являются самой мирной и невоинственной нацией в мире… Общественный темперамент отличается одновременно и нечувствительностью, и добротой. Нечувствительностью к своим страданиям и сочувствием к страданиям других. Каждый, способный видеть, откроет в России черты теплоты и простоты. Отзывчивость◦— этот дар природы, это неистребимое богатство жизни◦— является лучшей привлекательной чертой России». [3] Brandes G. Impressions of Russia. N.Y., 1889, p. 23–24, 25. Французский писатель А. Жид признавал, что «нигде отношения с людьми не завязываются с такой легкостью, непринужденностью, глубиной и искренностью, как в СССР. Иногда достаточно одного взгляда, чтобы возникла горячая взаимная симпатия. Да, я не думаю, что где-нибудь еще, кроме СССР, можно испытать чувство человеческой общности такой глубины и силы». [4] Два взгляда из-за рубежа. М., 1990. С. 69.

Отсутствие высокомерия. Лорд Керзон, проехав по огромной стране, заметил в начале XX века: «Русский братается в полном смысле слова. Он совершенно свободен от того преднамеренного вида превосходства и мрачного высокомерия, который в большей степени напоминает злобу, чем сама жестокость. Он не уклоняется от социального и семейного общения с чуждыми и низшими расами. Его непобедимая беззаботность делает для него легкой позицию невмешательства в чужие дела; и терпимость, с которой он смотрит на религиозные обряды, общественные обычаи и местные предрассудки своих азиатских собратьев, в меньшей степени итог дипломатического расчета, нежели плод беспечности». [5] Цит. по: Шаповалов В. Ф. Россиеведение. М., 2001. С. 139. Это то, что Достоевский лестно для россиян назвал в 1880 году «всемирной отзывчивостью», то, что помогает им достаточно легко вступать в контакт с другими—в браке, дружбе, союзничестве: «Стать настоящим русским значит стать братом всех людей; всечеловеком… Для настоящего русского Европа и удел всего великого арийского племени так же дороги, как и сама Россия, как и удел родной земли, потому что наш удел и есть всемирность, и не мечом приобретенная, а силою братства».

Эгалитаризм. И богатые и бедные традиционно вызывают на Руси неприязнь. Русская пословица говорит: «Богатство◦— грех перед Богом, а бедность◦— грех перед соседями». Никто в современной России (как и сотни лет назад) не восхищается преуспевающими людьми. В России принципиально невозможно восхищение доморощенными Вандербильтом, Рокфеллером или Биллом Гейтсом. Выставлять напоказ свое богатство постыдно. Вызывающее, кричащее богатство вызывало общественное отторжение и, что неизменно декларируется и в сегодняшней России, желание «пустить петуха», сжечь дотла выдающийся своими размерами и убранством дом. Можно кликушествовать◦— нельзя не учитывать этой национальной черты (свойственной, к слову, многим другим народам, японцам, к примеру). «Равнинный, степной характер нашей страны,◦— полагает географ и философ Е. Н. Трубецкой,◦— наложил свою печать на нашу историю. В природе нашей равнины есть какая-то ненависть ко всему, что слишком возвышается над окружающим». [6] Трубецкой Е.Н. Смысл жизни. М., 1994. С. 300.

Патриотизм, немыслимый по глубине. «Любовь к отечеству, или патриотизм,◦— писал гений нашей науки Д. И. Менделеев,◦— составляет одно из возвышеннейших отличий нашего общежитного состояния». [7] Менделеев Д.И. К познанию России. С.-Пб., 1907. С. 111–112. И. Ильин призывал: «Тот, кто хочет быть „братом“ других народов, должен сам сначала стать и быть◦— творчески, самобытно, самостоятельно растить свой дух, крепить и воспитывать инстинкт своего национального самосохранения, по-своему трудиться, строить, властвовать и молиться. Настоящий русский есть прежде всего русский, и лишь в меру своей содержательной, качественной, субстанциональной русскости он может оказаться и „наднационально“, и „братски“ настроенным „всечеловеком“… Национально безликий „всечеловек“ и „всенарод“ не может ничего сказать другим людям и народам». [8] Пушкин в русской философской критике. М., 1990. С. 3. Говоря о патриотизме, Пушкин возражал скептику Чаадаеву: «Война Олега и Святослава и даже удельные усобицы◦— разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой и бесцельной деятельности, которой отличалась юность всех народов? Татарское нашествие◦— печальное и великое зрелище. Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству… оба Ивана, величайшая драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре,◦— как, неужели это не история, а бледный полузабытый сон! А Петр Великий, который один есть целая всемирная история? А Екатерина Вторая, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел Вас в Париж? Клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, какой нам Бог ее дал». [9] Русская идея. М., 1992. С. 51.