Карен Степанян - Фабрика лжи [Литература, искусство, культура-борьба идей, мировоззрений, политических систем]

Естественно, такая программа не могла долго удерживать умы и чувства людей. И действительно, уже в начале 70-х годов радикальные эмоции все слабее и слабее возбуждали общественное сознание. Критическое отношение к буржуазному мироустройству, конечно, не исчезло, но со всей остротой была пережита потребность в положительных идеалах. На эту потребность и откликнулась со своей обычной переимчивостью и оперативностью массовая беллетристика (как и иные виды массовой культуры). Потому та зависимость от господствующих идеологических течений времени, о которой шла речь в начале статьи, есть лишь промежуточная форма зависимости от общественных умонастроений.

И Джеймс Миченер, если вновь вернуться к нему, потому и обрел, при всей эстетической беспомощности своих произведений, такую популярность, что откровеннее и непосредственнее других откликнулся на запросы аудитории.

Понятно, это не механический отклик, не бесстрастное эхо. Массовая культура более или менее определенно контролирует социально-психологическое состояние публики, направляет ее интересы, по сути же извращает их, придавая им четко выраженный консервативный характер, уравнивая понятие идеала с понятием буржуазного идеала. Понятно, что это куда опаснее, нежели понижение эстетического вкуса, чем тоже, конечно, чревато распространение мирового искусства.

Не считаться с подобного рода системой взаимозависимостей было бы наивно и нереалистично. Но, разумеется, и фатальной неразрешимости во всей этой ситуации нет. Сейчас и общественные деятели, и литературные критики, и сами писатели немало размышляют о месте искусства слова в нынешнем горячем и расколотом мире. Слова произносятся и пишутся разные, диапазон мнений широк, однако же есть в этом разногласии и нечто неизменно общее: убежденность в том, что литература должна служить интересам мира, гуманизма, социальной справедливости. Конечно, одно дело — декларации, другое — реальная творческая практика. В литературах капиталистических стран, в том числе в литературе США, между этими величинами может возникать (порой действительно возникает) разрыв. В то же время и единство позиции и творчества — вовсе не просто умопостигаемый идеал. Скажем, американский роман межвоенного двадцатилетия — роман Фолкнера, Хемингуэя, Стейнбека, Вулфа, Фицджеральда — вдохновляющий пример замечательного художественного осуществления идей человечности.

Сегодняшняя американская литература тех высот не достигает — ни в плане эстетическом, ни в плане социальной зоркости и глубины. Но последние книги таких писателей, как Дж. Гарднер, Дж.-К. Оутс, Н. Мейлер, Дж. Болдуин, К. Воннегут, Э.-Л. Доктороу, убеждают в том, что никогда не прерывавшаяся традиция демократического искусства, искусства, стоящего на прочных реалистических основаниях, обретает новое дыхание. При этом важно подчеркнуть, что критический пафос этих книг неотделим от напряженных и целеустремленных поисков положительных основ человеческого бытия. И если, преодолевая трудности (в том числе и конкуренцию массовой культуры, которая и на творческое сознание оказывает разлагающее воздействие), прогрессивное искусство США и дальше будет двигаться на глубину, то на долю кумиров останется в лучшем случае однодневный успех. А подлинным, долговременным фактором воздействия будет, используя название известной книги Д. Гарднера, «нравственная литература».

Л. Токарев

Английский писатель Гилберт Честертон, прославленный мастер парадокса, опубликовал в 1901 году интереснейшую статью, которая красноречиво называлась «В защиту «дешевого чтива». «Вульгарная» литература, — утверждал он, — не вульгарна уже хотя бы потому, что захватывает пылкое воображение миллионов читателей». Честертон был прав. Если в литературе, которую на Западе сегодня именуют «массовой», зачастую нельзя отыскать художественных достоинств, то в ней наверняка можно найти весьма выразительный социологический материал для характеристики общества, где она имеет хождение. Борясь с декадентством «конца века» и упадком буржуазной морали, Честертон справедливо находил в лучших образцах «грошового чтива» XIX века «жизненный оптимизм» и «прочные нравственные основы». Заостряя свою мысль, писатель продолжал: «У заурядного читателя, быть может, весьма непритязательные вкусы, зато он на всю жизнь уяснил себе, что отвага — это высшая добродетель, что верность — удел благородных и сильных духом, что спасти женщину — долг каждого мужчины и что поверженного врага не убивают. Эти простые истины не по плечу литературным снобам — для них этих истин не существует, как не существует никого, кроме них самих».

Суждения Честертона станут яснее, если вспомнить, что в потоке так называемой «литературы для народа» XIX века находились не только «Парижские тайны» Эжена Сю и «Похождения Рокамболя» Понсона дю Террайля, но и «Отверженные» Виктора Гюго, и «Без семьи» Гектора Мало (привожу лишь французские примеры. — Л. Т .) Поэтому знаменитый английский эссеист имел основания противопоставлять эстетству декадентов здоровую в основе мораль тогдашней «массовой литературы».

С тех пор много воды утекло, и теперь изысканные снобы Старого и Нового Света без устали обвиняют «отсталых обывателей» в том, что последние не находят метафизических глубин и эстетических красот в комиксах или детективах «Черной серии».

В апреле 1985-го года бесчисленные поклонники «Черной серии» шумно отмечали сорокалетие со дня ее основания и появление двухтысячной юбилейной книжки, которой стал роман Тьерри Жонкэ «Чудовище и красавица». «Черную серию» — самую читаемую и престижную из всех французских серий «массовой литературы» — основал Марсель Дюамель (это название придумал его друг, известный поэт Жак Превер). Выпускает эти книжки в черно-желтых обложках знаменитое парижское издательство «Галлимар». «Я не могу рассказать вам о моей смерти, — писал М. Дюамель в книге воспоминаний «Не говори о своей жизни». — Но мне очень хочется, чтобы смерть подождала выхода двухтысячного названия моей серии». Правда, Дюамель не дожил (он умер в 1977 году) до феноменального триумфа своего любимого детища.

Юбилей «Черной серии» приобрел во Франции поистине национальный размах. Ей пели дифирамбы «большая пресса», телевидение и радио; солидная газета «Монд» посвятила этому событию целых шесть полос; ежемесячник «Лир» опубликовал пространные интервью с ее наиболее модными сегодня авторами; даже «Юманите» отвела «Черной серии» специальную страницу. Хотя только в Париже выходит четырнадцать серий «массовой литературы» (среди них «Холодный пот», «Ловушка», «Кровавая печать», «Кошмары», «Мутное зеркало» и т. д.), пальму первенства по-прежнему держит «Черная серия». С 3 по 31 мая 1985 года в Лионе, в специализированном книжном магазине-салоне, — он носит выразительное название «Коридор ужаса», — была открыта выставка «Черная серия — 2000». Кстати, каталог этого магазина насчитывает 16 тысяч названий разнообразнейших изделий «массовой литературы». Но популярность «Черной серии» ни с чем не сравнима; воспроизведения ее обложек можно встретить на самых «нелитературных» товарах — банных полотенцах и… шезлонгах, конвертах грампластинок и… вечерних дамских платьях, что, разумеется, свидетельствует о хорошо поставленной рекламе. Среди коллекционеров стоимость отдельных выпусков достигает 500 франков! «Монд» сообщает, что среди завсегдатаев «Коридора ужаса» есть маньяки, «проглатывающие» за ночь по три(!) книжки «Черной серии». Им, как говорится, есть что почитать. Клод Меплэд и Жан-Жак Шлерэ опубликовали объемистое исследование «Путешествие на край «Черной серии», в котором насчитали 732 ее автора. Раз в месяц 1-я программа французского телевидения показывает фильм, снятый по одному из романов «Черной серии», по ее книжкам делается множество комиксов, кинофильмов и… произведений изобразительного искусства. В городах Реймс и Коньяк состоялись два «черных» кинофестиваля. Короче говоря, «Черная серия» — повсюду.