Стивен Поттс - Второе нашествие марксиан: Беллетристика братьев Стругацких

Если в форме выражения данной идеи и есть нечто неортодоксальное, то сама эта идея — что прогресс базируется не только на материальном изобилии и приверженности к удовольствиям, но на общечеловеческих ценностях — явно марксистская (в лучшем смысле этого слова). Это то, чего критики Стругацких не смогли распознать (это нераспознание можно в значительной степени отнести на счет их определенного консервативного упрямства или закостенелого мышления).

Если идеологические претензии оказались надуманными, то в художественной форме можно усмотреть некоторые недостатки. Пока Стругацкие только подходили к зловещей разгадке тайны (на протяжении первых трех четвертей книги) — и, как и в других произведениях, наслаждались, интригуя читателя нерешенными загадками — с одной точки зрения, в сюжете осталось слишком много оборванных линий, что могло привести к ненахождению разгадки. В то же время общее осуждение всех грехов декаданса дано настолько общо, что многие из подразумевающихся взаимосвязей — например, между досугом, гангстеризмом и научным шарлатанством — остаются настолько смутными, что их наличие приходится принимать на веру. Дарко Сувин (Darko Suvin) заметил, что рассматриваемый роман в чем-то схож с «крутым детективом», наилучшим образом представленным произведениями Реймонда Чандлера — та же манера вести повествование от первого лица, например, равно как и зловещая деятельность заговорщиков, и моральная амбивалентность персонажей. Но Жилин — все же нечто иное, нежели просто «крутой», каковое состояние требует известной доли цинизма по отношению по перспективам улучшения человеческого общества. Трудно соединить извращенную мораль, присущую «крутым детективам», с позитивистской диалектикой Маркса, а Жилин — определенно умеренный марксист. Авторы местами преуспели, но в целом — произведение не из их лучших.

Большее, что можно заметить о романе «Хищные вещи века» с позиции 1990-х годов, — то, что авторы предвосхитили американское движение «киберпанка» середины 1980-х. Как и киберпанк, «крутой» стиль описывает блестящее, хоть и коррумпированное общество, в котором главенствуют мощные организации, пристрастившееся к наркотикам, электростимуляции нервной системы и манипуляциям с помощью средств массовой информации. Критика капитализма подразумевается в произведениях таких авторов, как Гибсон, Стерлинг, Ширли, в каковых произведениях движущей силой каждого — от главы межгосударственной корпорации до незначительного торговца — является богатство и наслаждения, обеспечиваемые богатством, что приводит к нравственной деградации. Такова же идея и романа «Хищные вещи века».

Такой недостаток тонкости перестал удовлетворять искушенному западному вкусу, хотя, возможно, он был более приемлем в то время, когда роман был впервые опубликован; кому-то он мог напомнить нескрываемое, самоуверенное философствование, скажем, Хайнлайна. Впрочем, по-видимому, он оказался слишком утонченным для вышеупомянутых советских критиков, искавших неприкрытое подтверждение партийной оценке исторической неотвратимости. Несмотря на гуманный антикапитализм, этот роман открыл полудесятилетие идеологических споров о творчестве братьев, упомянутое во «Введении».

Роман, который до сих пор считается — многими критиками как на Востоке, так и на Западе, — лучшим произведением Стругацких, появился как раз перед романом «Хищные вещи века», в 1964 году. Он тоже рассматривает проблемы истории и человеческой природы; на самом деле, это, вероятно, лучшая работа Стругацких на эти темы. «Трудно быть богом», переведенный на английский в 1973 как «Hard To Be a God», стал наиболее популярным произведением братьев Стругацких в Советском Союзе и — на время — в 1960-е — самым популярным произведением вообще в жанре фантастики. Значительная часть его успеха была обусловлена его головокружительным сюжетом и персонажами, что сочеталось с намного более серьезной и даже пессимистичной диалектической философией.

Главный герой, называемый в основном тексте доном Руматой, — член группы из Института Экспериментальной Истории, посланной с высокоразвитой коммунистической Земли изучать жизнь гуманоидов на чужой планете. Подобно миру из повести «Попытка к бегству», эта планета находится на феодальной стадии развития. К несчастью, развитие ее отрицает идеи Маркса, поскольку далее общество той планеты дегенерирует до фашизма, не проходя стадию капитализма. Замаскированные под знать (отсюда титул «дон»), Румата и его товарищи оказываются вынужденными — в феодальной стране Арканар — иметь дело с тем, что власть буржуазии консолидируется с похожими на штурмовиков Серыми Солдатами и их вождем доном Рэбой. Бывший правительственный чиновник, Рэба, хотя и примечательный в основном своей посредственностью, тем не менее обладает ужасающей властью террора. Основная его поддержка у населения происходит за счет нарождающегося класса торговцев, которые подозрительно настроены по отношению к старой интеллигенции и аристократии и желают уничтожить оба эти класса. В этом стремлении их поддерживает Церковь в лице воинственных монахов Святого Ордена и — в конечном счете — ночная армия бандитского лидера Ваги Колеса. Здесь мы видим классическую триаду главных злодеев (по Марксу) — мелкую буржуазию, церковь и бандитов — объединяющихся, дабы выполоть ростки просвещения, могущего облегчить переход от феодализма через капитализм к коммунистическому мировому государству, «обществу, свободному от классовых различий и от подавления людей», по словам Руматы.

Румата и его коллеги из Института Экспериментальной Истории в своих действиях ограничены требованием избегать прямого вмешательства в дела той планеты, а земная этика запрещает им убивать людей. Тем не менее, Румата чувствует необходимость делать все, что в его силах, чтобы предотвратить несправедливости, которые он видит вокруг себя и помочь спасти общество от политического рака, которым оно заражено. Он обнаруживает, что теряет необходимую отстраненность исследователя, в первую очередь, потом, что он полюбил эту страну и аборигенку Киру. Именно внутренний конфликт Руматы — между просвещенным землянином и страстным арканарцем — придает этому образу глубину, а всей истории — ее сложность; Румата — не просто рубака, характерный для жанра героической фэнтэзи.

Это противоречие в образе Руматы — центральное в замысле романа, что подтверждается различными критическими ситуациями, фокусирующимися на противостоянии Руматы с врагами, и, одновременно, с его собственной увеличивающейся тягой к насилию. Первый такой эпизод происходит в начале третьей главы, когда Румата, только что обнаруживший, что его обокрали, замечает двух серых солдат (они же — штурмовики), смеющихся над ним. Румата испытывает двойную реакцию: «Сотруднику Института было на это наплевать, но благородный дон Румата Эсторский осатанел. На секунду он потерял контроль над собой». Он направляется к солдатам, будучи готовым вступить с ними в бой, и после того, как спасаются в таверне, он осознает, что, если бы они не убежали, он бы их убил. Он ошеломлен этим осознанием и может объяснить свое поведение только тем, что «Я же все-таки человек, и все животное мне не чуждо».