Стивен Поттс - Второе нашествие марксиан: Беллетристика братьев Стругацких

Неуничтожимой метке на руке Абалкина, подобно меткам на руках остальных искусственных человеческих существ, соответствует значок на одном из нескольких монетовидных артефактов неясного назначения, найденных вместе с эмбрионами. Эти предметы, известные компетентным людям (например, Экселенцу) как «детонаторы», спрятаны в хранилище Музея Внеземных Культур. Там и встречаются все главные герои — Максим, Абалкин, бывшая подруга Абалкина, и Экселенц, о котором выясняется, что он когда-то был ученым Сикорски, — в последней главе. Все, включая Абалкина, по-прежнему не знают, какую цель преследовали Странники, создавая эмбрионы. В то время как Абалкин в диком отчаянии ищет детонаторы, надеясь обрести ответ на вопрос о своем существовании, Сикорски стремится остановить его, страшась непредсказуемых последствий. Максим присоединяется к ним как раз в тот момент, когда Сикорски стреляет в Абалкина. Книга заканчивается описанием Абалкина, истекающего кровью, так и не узнавшего о смысле своей жизни, — еще одной жертвы человеческого страха перед непознанным.

Финал не предлагает никакого утешения, ничего не обещает в будущем. Если считать, что действие повести происходит в мире Полдня, то она отменяет все ранние утверждения о нравственном и интеллектуальном развитии человечества. Хотя роман эстетически менее новаторский, чем лучшие произведения Стругацких конца 1960-х — 1970-х годов, он, по крайней мере, столь же радикален в отрицании единственного позитивистского подхода к человеческой природе и человеческим институциям. С романом «Жук в муравейнике» Стругацкие завершили круг, вернувшись к космосу своих ранних произведений, но в то же время они прошли от марксистского утопизма через многозначный гуманизм к пессимизму, с привкусом отвращения.

Патрик Макгайр (Patric McGuire) в своей работе, посвященной творчеству Стругацких и опубликованной в «Critical Encounters II», рассматривает данный роман как выражение общего советского разочарования в марксистских ожиданиях эры Хрущева, наступившего во времена Брежнева. Если это и так, то роман представляет и сопутствующее разочарование Стругацких в потенциале человечества.

Любопытно, что реакция советских читателей и критиков на помрачневший мир романа и на его слишком человеческих персонажей оказалась не столь пессимистичной. Владимир Гаков в своем панегирике Стругацким 1982 года увидел Сикорски как «хорошего человека», вынужденного идти против своей совести, чтобы избежать возможной опасности для всего человечества. В интервью, данном Федорову в 1986 году, А.Стругацкий заметил, что члены Владивостокского Клуба любителей фантастики устроили суд над Сикорски и едва оправдали его. Если даже и нет других свидетельств, столь различные реакции показывают, что даже в своей наименее честолюбивой работе Стругацкие по-прежнему могут стимулировать сдержанные противоречия.

Человеческая неспособность понять чуждое в работах Стругацких представляет большее, нежели антропоцентрическое ограничение понимания, подобное находимому в произведениях Лема. Как и более политизированные писатели, Стругацкие видят в неприятии чуждого нежелание человеческого разума и духа открыться новому опыту, принять вызов, измениться. Если оглянуться от романа «Жук в муравейнике» на грубую эксплуатацию чуждого в романе «Пикник на обочине», массовое насилие, направленное против чуждого в романе «Гадкие лебеди», бюрократические злоупотребления в таких произведениях как «Улитка на склоне» и «Сказка о Тройке», то видно, как часты эти неудачи в понимании, и как они связаны со слабостью индивида и с негибкостью институций, с недостатком видения, которое включает худшие человеческие тенденции в систему, будь то западный капитализм или восточный коммунизм, исключая лучшее — воображение, гуманизм, стремление к прогрессу. Конечно, и сами пришельцы выглядят — по крайней мере, частично (и это является недостатком) — бесчувственными, надменными, и принципиально не постижимыми.

Настолько же обманывающие, сколь и яркий оптимизм ранних работ, поздние произведения выглядят мудрее и честнее, если даже не упоминать, что интереснее тематически и эстетически. «Гадкие лебеди», «Пикник на обочине», и, в меньшей степени, «За миллиард лет до конца света» могут считаться кульминацией писательской карьеры Стругацких.

Явно, что определенный набор тем объединяет работы Аркадия и Бориса Стругацких. Одна из доминирующих тем — возможно, единственная доминирующая — огромное несоответствие между идеалистическими надеждами на будущее человечества, наиболее ярко выраженными на первой стадии их творчества, и глубокими сомнениями, выросшими из наблюдений за человеческой природой. Нарастающее уныние, разочарование и гнев, вселившиеся в их работы в десятилетие от середины 1960-х до середины 1970-х, обнаруживают стремление продолжать верить в человеческий потенциал, затемненное страхом, что будущее может оказаться слишком похожим на настоящее. Вместе со своими героями, например, Баневым, Стругацкие жалуются на слабость индивида и инерцию институций, мешающие человечеству достичь утопии и звезд.

В частности, как авторы научной фантастики, они критиковали неправильное использование науки, особенно технологии и поиска нового, гибельный подход к неизвестному, трату человеческих умов и жизней. Их проза полна ученых, чья научная карьера была разрушена тем, что они стали бюрократами — от мягкого случая Юрковского в повести «Стажеры» до образа Странника/Экселенца/Сикорски в романах «Обитаемый остров» и «Жук в муравейнике». Ученый в идеале — интуитивный сторонник прогресса, использующий воображение, видение, экспертизу для расширения и улучшения человеческого мира; бюрократ же, с другой стороны, живет, чтобы ограничивать, сужать, сохранять статус-кво. Немногие изменения могут быть трагичнее, чем последний поступок бывшего ученого Сикорски, убивающего Абалкина из страха непознанного.

Наивысшей важностью для Стругацких отмечена связь науки и морали: расширение знания должно служить лучшим интересам человечества. Это отношение выражено в том, что Дарко Сувин назвал их «кредо».

«[Научная фантастика] — литература, имеющая дело с этикой и ответственностью ученого […], с тем, что те, в чьих руках находится реализация высших достижений человеческого знания, чувствуют и как они относятся к своей работе […] Каждый ученый должен быть революционным гуманистом, в противном случае инерция истории приведет его в число безответственных негодяев, ведущих мир к разрушению».

Термин «революционный гуманист» показателен. Если Стругацкие часто относятся критически к аспектам советского общества — бюрократической неподатливости и неэффективности, милитаризму и полицейскому преследованию (черты, не уникальные для советской системы) — они все еще решительно марксисты в своем идеализме. Они продолжают надеяться на мировое социалистическое государство, объединившееся в мире, процветании и социальном прогрессе, — бесклассовое, эгалитарное и несостязательное. Аркадий Стругацкий однажды заметил в интервью «People's World»: