Ивонна Хауэлл - Апокалиптический реализм: Научная фантастика А. и Б. Стругацких

Только остроумный и эксцентричный еврейский интеллектуал, друг Андрея Изя Кацман, сумел пережить все превратности городского политического климата, искусно манипулируя своим образом «придворного шута». Его неряшливая одежда, сверхвзбудораженное поведение и стереотипные «неприятно еврейские» манеры обеспечивают безопасный, шутливый фасад для его огромной эрудиции и интеллектуального любопытства.

В части 5 романа «Град обреченный» Андрей покидает пост функционера фашистского режима для того, чтобы присоединиться, совместно с Изей к экспедиции к краю мира («Антигороду»).

В части 6 он проходит полный круг, в то время как замысел замыкается на себя, подобно ленте Мебиуса: и Андрей, и Изя умирают в конце путешествия, но вновь появляются в родном городе, Ленинграде — в последней сцене.

Таинственный «Наставник», появлявшийся перед Андреем в решающие моменты путешествия, готов приветствовать его, вернувшегося из преисподней.

«— Ну, вот, Андрей, — произнес с некоторой торжественностью голос Наставника. — Первый круг вами пройден.

Лампа под зеленым стеклянным абажуром была включена, и на столе в круге света лежала свежая „Ленинградская правда“ с большой передовой под названием: „Любовь ленинградцев к товарищу Сталину безгранична“. Гудел и бормотал приемник на этажерке за спиной. Мама на кухне побрякивала посудой и разговаривала с соседкой. Пахло жареной рыбой. Во дворе-колодце за окном вопили и галдели ребятишки, шла игра в прятки. Через раскрытую форточку тянуло влажным оттепельным воздухом. Еще минуту назад все это было совсем не таким, как сейчас, — гораздо более обыденным и привычным. Оно было без будущего. Вернее — отдельно от будущего…

Андрей бесцельно разгладил газету и сказал:

— Первый? А почему — первый?

— Потому что их еще много впереди, — произнес голос Наставника.

Тогда Андрей, стараясь не смотреть в ту сторону, откуда доносился голос, поднялся и прислонился плечом к шкафу у окна. Черный колодец двора, слабо освещенный желтыми прямоугольниками окон, был под ним и над ним, а где-то далеко наверху, в совсем уже потемневшем небе горела Вега. Совершенно невозможно было покинуть все это снова, и совершенно — еще более! невозможно было остаться среди всего этого. Теперь. После всего.

— Изя! Изя! — пронзительно прокричал женский голос в колодце. — Изя, иди уже ужинать!.. Дети, вы не видели Изю?

И детские голоса внизу закричали:

— Иська! Кацман! Иди, тебя матка зовет!..

Андрей, весь напрягшись, сунулся лицом к самому стеклу, всматриваясь в темноту. Но он увидел только неразборчивые тени, шныряющие по мокрому черному дну колодца между громоздящимися поленницами дров.» [39] Град обреченный // Стругацкий А., Стругацкий Б. Избранное. — М.: Московский рабочий, 1990. — С.483.

По ходу романа Андрей был проведен своим Наставником через несколько кругов ада — только для того, чтобы вернуться, «после всего», к своему земному существованию. С другой стороны, финальная сцена, очевидно, предшествует действию романа, поскольку в ней Изя — еще ребенок, а ленинградцы все еще питают безграничную любовь к товарищу Сталину. Андрей умирает — возможно, в одном из сталинских лагерей, «между громоздящимися поленницами дров» — вскоре после этого, и в этот момент он прибывает на первую страницу романа — мусорщиком в «Граде обреченном».

Отсылка Наставника к дантовым концентрическим кругам ада придает новый оттенок значения отчетливой декорации ленинградского дома конца 1930-х годов. Сравнение городской русской архитектуры XIX века, с ее высокими, сплошными зданиями, окружающими центральный дворик, с вертикальной структурой дантова Ада, предполагает некоторые параллели.

Дантов Ад, воронкообразная яма, представляет углубляющиеся возможности зла в душе. Накладывая друг на друга топографию зла у Стругацких и Данте, получаем, что ординарная жизнь улицы в городе, управляемым Сталиным, становится равной дну ада, помимо того впечатления, что глубины колодца находятся, с точки зрения Андрея, даже ниже уровня земли. Яма ада — видение лагеря: «неразборчивые тени, шныряющие по мокрому черному дну колодца между громоздящимися поленницами дров». [40] Режиссер Абуладзе использовал тот же самый ужасающий образ в фильме «Покаяние», когда жена и дочь узника ГУЛАГа ищут среди огромных куч бревен свидетельства о любимом человеке.

С другой стороны, звезда Вега — высоко над стенами домов соотносится с «яркой планетой», которая давала поэту Данте надежду, когда он впервые сбился с правильного пути в сумрачном лесу, который вел в ад. То, как Андрей попал на путь, ведущий в Ад, может быть сопоставлено с началом дантова путешествия сквозь преисподнюю:

В части 1, главе 3 романа «Град обреченный» Андрей просто выбрасывается из фантастического «Красного Здания» на городскую площадь. «Красное Здание» появляется в различных местах города по ночам; похоже, что оно существует по собственному желанию в разных местах и временах. Хотя ушиб головы, от которого страдает Андрей, недвусмысленно болезнен, обстоятельства при которых он получен, весьма двузначны. Андрею хотелось бы верить, что он не был внутри странствующего «Красного Здания»:

«Он сидел на скамейке перед дурацкой цементной чашей фонтана и прижимал влажный, уже степлившийся платок к здоровенной, страшной на ощупь, гуле над правым глазом. Света белого он не видел, голову ломило так, что он опасался, не лопнул ли череп […] Впрочем, все это, может быть, было даже и к лучшему. Все это придавало происходящему отчетливо выраженную грубую реальность. Не было никакого Здания, […] а просто брел человек в темноте, зазевался да и загремел через низенький цементный барьер прямо в идиотскую чашу, треснувшись дурацкой своей башкой и всем прочим о сырое цементное дно…»

«Реалистическая» версия несчастного случая с Андреем частично предсказана источником — Данте. Мы узнаем из части 1 романа, что Андрей прибыл в «град обреченный», «земную жизнь пройдя до половины».

В части 2 он потерян в темноте, и из-за крайней усталости спотыкается о цементное препятствие — современный городской эквивалент древесного корня в лесу, равно как и искаженная отсылка к божественному фонтану рая. Материальные параллели двух повествований делаются значимыми из-за параллелей духовного плана. Хотя дантов Нижний Ад населен историческими или легендарными персонажами, страдающими от последствий своих различных намеренных искажений, они также — аллегорические фигуры, представляющие возможность зла в душе поэта и любого индивида. Это значительное, но не невозможное упрощение аллегории — сказать, что, пока каждый не осознает ад внутри, будет невозможным — для любого сообщества, или государства, или человечества в целом — достичь гармонии рая (в светской терминологии — социальной утопии).