Сергей Асенин - Фантастический киномир Карела Земана

Наконец, наступает очередь Кукулина, и тут происходит непредвиденное. Парикмахер понравился Королю Лавре, и тот, прижав палец ко рту, велит ему молчать, строго храня государственную тайну. Так неожиданно одному из брадобреев удалось избежать общей участи.

Жалкая, щуплая фигурка Кукулина — полная противоположность толстому королю с большим, выпяченным животом. Строить типажную характеристику персонажа-куклы на двух-трех броских, запоминающихся деталях стало обычным в творческой манере Земана. При этом он блестяще обыгрывает фактуру материала, из которого сделана кукла, мастерски использует ее особенности для эмоционально яркой трактовки образа. В "Короле Лавре" эта черта дает себя знать еще более откровенно и неприкрыто, чем в фильмах с паном Прокоуком.

Режиссер стремится к тому, чтобы зритель с первого же взгляда знал, кто есть кто. В отличие от утонченного изящества "Вдохновения" подчеркнутая фактура сатирических кукол по-народному грубовата, напоминает о площадных представлениях бродячих кукольников прошлых лет. Если Иржи Трнка искусно и тщательно выписывает кукольные портреты, внимательно и подробно разрабатывая черты лица своих персонажей, то Земану важнее общее впечатление. Он по-прежнему предпочитает здесь фигурки, выточенные из дерева и лишенные детальной костюмировки, или, как он сам их называет, — "голые". В общем силуэтно-пластическом решении композиции куклы выделяются лишь некоторые наиболее выразительные детали — выточенные носы, усы из толстых, похожих на шнурки ниток, резиновые трубки рук и ног. Глаза, брови и рты нарисованы прямо на гладко отполированной деревянной поверхности, и это дает возможность, не меняя кукол, изменять выражение их лиц.

Подчеркнуто неуклюжие пузатые фигурки придворных, их напыщенно-глуповатый вид сразу же вызывают комический эффект. И как контраст к их подобострастно лакейским позам — вытянутые прямолинейные фигуры палача и жандарма с грубо очерченными ртами, с сурово неподвижным, недобрым взглядом нарисованных глаз.

Язык сатирического гротеска для Карела Земана это не только стремительная смена выразительных и броских объемных карикатур и парадоксальных контрастов, но и подспудное движение иронических намеков и иносказаний, создающих внутреннее драматическое напряжение и острокомединную атмосферу фильма-сказки. Именно эта новая черта земановского "Короля Лавры" придает картине особое обаяние и говорит о необычайно возросшем мастерстве режиссера. За внешним, грубовато-фарсовым ее течением возникает другое, глубинное и более тонкое.

Став придворным парикмахером и получив королевский орден за свое молчание, Кукулин то и дело встречается с палачом, который и раньше брился в его мастерской, положив топор и маску под лавку. Но вот они вместе, случайно встретившись на улице, приветствуют проезжающего мимо в карете короля. Кукулин, подойдя при этом к запряженной ослом телеге палача, почтительно сгибает в поклоне навстречу королевскому экипажу длинноухую голову животного. Казалось бы, незначительный на первый взгляд жест выделяет ничтожного с виду парикмахера из общей толпы придворных, говорит о происходящей в нем борьбе чувств. Кстати сказать, палач тоже отнюдь не однолинейный образ сказочного злодея. Он вынужден служить королю, выполнять, как и все прочие, свои обязанности, но с сочувствием относится к судьбе Кукулина.

Еще интересней следующий эпизод фильма. Предельно лаконичными изобразительно точными средствами Земану удается передать внутреннее состояние героя. Ночь. Подавленный тяжестью столь неожиданно свалившейся на него "государственной тайны", парикмахер ложится в постель. Тусклое пламя свечи у его изголовья отбрасывает на стену огромную зловеще колеблющуюся тень, словно символизируя смятение, охватившее Кукулина. И в этот момент он живо напоминает нам жалких гоголевских и чеховских чиновников, потрясенных внезапно ворвавшейся в их ничтожное повседневное существование нелепой случайностью и стоящих перед непривычным для них выбором.

Кукулину снится, что он силится запахнуть занавес, который пытаются раздвинуть другие, занавес, за которым сидит король-осел. Жандарм с палашом в руке угрожающе надвигается на него. Он просыпается в ужасе и, выпрыгнув из постели, спускается вниз по лестнице. А на стенах портреты придворных, мирно спящие в своих рамах, очнувшись на миг, понимающе подмигивают ему и предупредительно подносят палец ко рту. Мотив круговой поруки, заговора молчания, охватившего всех, и господствующего над всеми при дворе страха выражен здесь с впечатляющей точностью и изобретательностью.

Не в силах больше выдержать груза выпавшей ему ноши, Кукулин выбегает в сад, стоит в остолбенении под деревом. Перед ним возникает, словно огромное ухо, дупло старой ивы; прикрывавшая его ветка таинственно отодвигается, и эта последняя деталь поднимает дыбом волосы на голове и без того оторопевшего героя. Он шепчет свой секрет в придвинувшееся к нему подобное уху отверстие. Чисто литературный образ Земан искусно перевел на язык киноизображения, кинометафоры.

Впоследствии из куска этой ивы сделают контрабас. Под смычком музыканта он разгласит на весь мир тайну Короля Лавры — тирана с ослиной головой и ушами, осуждавшего подданных на казнь, чтобы скрыть свою подлинную суть. Впрочем, тайна ли это? И что это за тайна, которую знают все? Земан здесь продолжает традиции сказочников всех времен и народов. Точно так же, как в знаменитой сказке Андерсена, люди не видели, что король был гол, ослиные уши Короля Лавры ничуть не смущают придворных. Зная, что их правитель осел, они продолжают его почитать, ведь это, как сказано в эпиграфе к фильму, всего лишь "дело привычки".

Характерный для атмосферы австро-венгерского двора механизм слепого преклонения перед силой тирана, отказ от принципов во имя житейского благополучия и служебного положения режиссер разоблачает в блестяще разработанной сложной многофигурной заключительной сцене пира во дворце. Известный своей строгостью в выборе средств, мастер не поскупился здесь на яркие краски. Зелеными гирляндами декорирован зал. Столы ломятся от обилия яств. Дворцовая кухня с многочисленными поварами и гусеницей снующих взад и вперед официантов едва успевает справиться со множеством замысловатых блюд. Стол с мгновенно поглощающими все придворными напоминает конвейер, вдоль которого панорамирует камера.

Среди приглашенных мы видим и Кукулина. А над всеми возвышается Король Лавра, дирижирующий вилкой в такт этому происходящему под музыку вдохновенному и ненасытному служению несуществующему богу чревоугодия. Вдруг корона с него падает, уши обнажаются, выскочив из-под волос, они встают торчком и двигаются взад-вперед, как это бывает у ослов, прислушивающихся к чему-то. Вторя этому движению, оркестр начинает играть ослиную мелодию, построенную на звуках, подражающих крику этого животного, — "и-a", "и-а".