Владимир Легойда - Церковь, возвышающая голос

Конечно, при всей стройности и даже красоте «симфонической» теории, она во многом утопична и недостижима. А целый ряд общеизвестных фактов из истории как Византийской, так и Российской империй подтверждает не только непрактичность этой идеи, но и легкость, с какой она подвергалась извращению на практике. Вряд ли кто-нибудь станет подвергать сомнению неактуальность идеи «симфонии» сегодня, поскольку для ее осуществления необходимо православное государство. В России же государство сейчас по своей природе секулярно, его население поликонфессионально, и, чтобы изменить это положение, нужны значительно бо́льшие усилия, чем посещение государственными чиновниками православных храмов в основные христианские праздники. Вместе с тем малая вероятность установления «симфонических» отношений между Церковью и государством не исключает возможности установления гармонии власти и общества.

В заключение еще раз подчеркну центральный, на мой взгляд, аспект рассматриваемой проблемы — коренное отличие природы Церкви от природы государства. Сколько бы ни спорили сегодня, что более приемлемо для Русской Церкви — некий союз с государством на взаимовыгодных условиях или, наоборот, максимальное дистанцирование от последнего, сотериологическая доминанта церковного устроения остается неизменной. Поэтому, с одной стороны, православное видение вряд ли будет конфликтовать с любой из моделей гражданского общества — будь то католическая, протестантская либо какая-нибудь иная концепция.

С другой стороны, для православного сознания остается неприемлемым отношение к гражданскому обществу как к некоему идеальному образованию, способному устроить «Царство Божие на земле».

Такое видение категорически расходится с основной интуицией христианской эсхатологии, которая говорит о конце истории и грядущем царстве Антихриста. Ведь последнее, если перевести его христианское понимание на язык современной культурологии, означает радикальное изменение основных аксиологических ориентаций бывшей когда-то христианской средиземноморской культуры. А разве не об этом свидетельствует культурное развитие западного мира за последние сто лет?

Что нам готовит год столетия революции? Достойно ли отмечать эту дату фильмом «Матильда»? Продлится или закончился спор об Исаакии? Донкихотствует или ошибается Наталья Поклонская? Нужно ли Церкви судиться с художниками-провокаторами — на самые острые вопросы накануне Пасхи «РГ» [10] Опубликовано на сайте «Российской газеты» (rg.ru) 13 апреля 2017 г. отвечает глава Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, профессор кафедры мировой литературы и культуры МГИМО Владимир Легойда.

— 2017 год — год столетия революции. Такое ощущение, что Церковь сегодня — самый большой ее несимпатизант. Патриарх Кирилл, кажется, яснее всех высказывается о бедственных последствиях революции. Справляется ли наше общество с осмыслением ее уроков? Примиримся ли мы во взглядах на свою историю?

— Патриарх Кирилл не раз говорил о главном уроке событий 17-го года и последующего за ним столетия — это нежизнеспособность общества без Бога. Общество, в котором открыто выступают против Бога — заканчивает крахом. Что-то похожее ждет даже общества, никогда открыто не декларировавшие богоборчество, но вытесняющие Бога из своей жизни…

Так что урок получен. Но не уверен, что усвоен. Бог есть любовь, поэтому нашу солидарность Он ставит выше, чем эгоизм. Дефицит любви не позволят усвоить урок до конца.

Чтобы его усвоить, люди должны хорошо слышать друг друга и то, что говорится. А мне кажется, что при всем обилии разговоров на эту тему, слышим мы друг друга плохо. Живем в обществе огромного количества непересекающихся монологов. Полилога, полифонии нет. Их возникновению мешает устойчивый набор идеологических и политических штампов. Все услышанное наше ухо привычно раскладывает по схеме — свой-чужой… Удручает тотальный отказ противоположных сторон искать хоть что-то общее, что позволит нам почувствовать друг друга частью одного — одного народа, одной культуры… Когда заканчиваются драчливые теледебаты, не возникает ощущения, что вот сейчас свет погаснет, и те, кто сходился на кулачках, сядут и о чем-то договорятся.

А вошедшие в нашу жизнь (помимо газет и ТВ) социальные сети только усиливают стремление не разобравшись раздавать негативные нравственные диагнозы всем, с кем мы не согласны. Государству, политическим противникам, социальным и национальным группам, даже соседям. Эти штампы-предубеждения исключают диалог и взаимодействие. Исключают полутона. В таких условиях трудно и осмыслять, и примиряться.

И оценки прошлого еще продолжают нас разделять.

А почему бы не попробовать сделать так, чтобы разделения прошлого не оставались для нас маркером, тем более — не делались маяком? Мы должны это все и оставить в прошлом. Не примириться со злом, нет. Все надо называть своими именами и не пытаться утверждать, что не было репрессий, невинно посаженных и расстрелянных, и что Бутовский полигон — не Бутовский полигон. Это все чудовищно, как чудовищно и то, что об этом мало знают.

Но нам, живущим сегодня, нужно примириться друг с другом — в нашем отношении даже не столько к прошлому, сколько к будущему. И без требования от других всенародных покаяний… С богословской точки зрения покаяние — это личностный акт, нельзя каяться в том, что ты не совершал… А жесткие дискуссии хороши для академической среды.

— Вы серьезно?

— Да. Потому что академические бои не выливаются на улицы, не раскалывают общество, из-за них не бьют витрины, не убивают и не калечат людей. Там жесткие правила, выше критичность мышления, обязательна доказательная база. Любую восклицательную подачу «новая историческая сенсация!», «нашли секретные документы!» ученые воспринимают даже не как интригующую публицистику, а как профанацию. Вот пусть они и бьются до победного конца.

А наша задача иная: ни в коем случае не передать в наследство сегодняшней молодежи — так не похожему на нас «поколению дизайна» — эту нашу войну по поводу собственной истории. Поэтому в обычных разговорах о революции важно сохранять то, о чем говорил Патриарх — нравственные ориентиры. Зло не называть добром. Не сохранять в исторической памяти имена злодеев как имена героев (поэтому Церковь и выступает за переименование улиц).