Борис Галанов - Илья Ильф и Евгений Петров

Евгений Петров говорил в предисловии к «Записным книжкам», что последняя работа Ильфа не просто «писательская кухня». Его последние записки — выдающееся литературное произведение. И эта оценка была, конечно, справедливой.

Ранней весной 1937 года Ильф и Петров работали над рассказом «Тоня», который появился в журнале «Знамя» уже после смерти Ильфа. Апрельским вечером они вместе возвращались с какого-то заседания. Ильф жил на четвертом этаже, Петров — в том же доме на пятом. Прощаясь на площадке четвертого этажа, Ильф, как обычно, сказал:

— Значит, завтра в одиннадцать.

— Завтра в одиннадцать.

Выходя из лифта на своем этаже, Петров услышал, как внизу захлопнулась дверь. В последний раз захлопнулась дверь за живым Ильфом.

И вот наступила развязка. Четыре дня трагического умирания Ильфа.

«Я никогда не забуду,— писал потом Петров,— этот лифт, и эти двери, и эти лестницы, слабо освещенные, кое-где заляпанные известью лестницы нового московского дома. Четыре дня я бегал по этим лестницам, звонил у этих дверей с номером «25» и возил в лифте легкие, как бы готовые улететь синие подушки с кислородом. Я твердо верил тогда в их спасительную силу, хотя с детства знал, что, когда носят подушки с кислородом,— это конец».

После смерти Ильфа Петров лишился не только соавтора. Он потерял близкого друга. Какие творческие результаты принесла эта дружба, рассказывают книги Ильфа и Петрова. Но сама их дружба могла бы стать благодарным сюжетом для литератора. Петрову хотелось написать такую книгу — книгу о своем друге, о его жизни и смерти, о том, как целых десять лет они вместе работали, путешествовали, встречались с людьми, как за эти десять лет изменилась наша страна и они изменились вместе с ней. К этой теме Петров обращался в предисловии к «Записным книжкам» Ильфа и в статье об Ильфе, напечатанной на страницах газеты «Литература и искусство» в 1942 году. Но, быть может, самое сильное впечатление оставляют хранящиеся в Центральном архиве литературы и искусства листки с записью плана будущей книги, вдоль и поперек испещренные пометками и добавлениями, полные живых подробностей и деталей быта. Петров ясно отдавал себе отчет, как трудно было работать вдвоем. Порой он даже сетовал на эти трудности. А на листках, рядом с планом будущей книги, записал: «Теперь я схожу с ума от духовного одиночества».

За десять лет совместной творческой работы они привыкли думать сообща, отдавая на общий суд мысли, наблюдения — все, что казалось им значительным. «Мы никогда не вели т. н. «мужских разговоров»,— вспоминал потом Петров. Не это их интересовало. Не мелкая обывательская болтовня, не литературные дрязги, не деланье карьеры, а область творчества. Так было всегда, с самого начала, когда они впервые объединились для совместной работы. Ильф, как старший по возрасту и более искушенный в литературных делах, внушал юному Петрову огромное уважение. Вкус Ильфа казался ему безукоризненным. И это чувство уважения к Ильфу, подкрепленное обаянием его личности, Петров сохранил на всю жизнь. Его восхищала всегдашняя откровенность Ильфа, скромность, Полное отсутствие рисовки.

«Это был настоящий советский человек,— писал он в пятую годовщину со дня смерти Ильфа и меньше чем за три месяца до собственной гибели —... Когда я думаю о сущности советского человека, т. е. человека совершенно новой формации, я всегда вспоминаю Ильфа и мне всегда хочется быть таким, каким был Ильф». Это сказано с большой любовью к Ильфу и с большой долей скромности по отношению к самому себе. Из воспоминаний их друзей и знакомых мы знаем, что за обаятельный, жизнерадостный и талантливый человек был сам Петров. Илья Эренбург писал: Петров обладал замечательным даром — он мог рождать улыбку. С. Я. Маршак говорил автору этих строк: в Петрове всегда подкупало что-то необыкновенно молодое, при всем том, что он был человеком серьезным и вдумчивым. Константин Симонов, который провел с Петровым месяц на фронте, в Заполярье, тоже сохранил в своих воспоминаниях образ чудесного, отзывчивого друга-товарища, надежного спутника на дорогах войны.

Как благотворно влиял на Петрова Ильф и как Ильф дорожил мнением Петрова, в печати говорилось не раз. Да и сам Петров не скрывал, что это всегда был процесс взаимной проверки, взаимного контроля: «Ильф давно уже приучил меня к суровой критике, и в то же время жаждал моего мнения, так же, как я жаждал и боялся его суховатых, иногда злых, но совершенно точных и честных слов». Чрезвычайно требовательные к себе, они поодиночке могли сомневаться в своих силах, недооценивать собственные возможности. Но, кажется, они никогда не теряли веры в силы товарища и взаимная критика никогда не казалась им чрезмерной. Петров так и говорил: «Была уверенность в друге. С ним не пропадешь».

Вместе они производили обаятельное впечатление. Это подтверждают и те, кто общался с ними совсем недолго. Американский друг Ильфа и Петрова С. Трон писал им в 1936 году от себя и от имени своей жены: «За двухмесячную жизнь с вами мы здорово к вам привязались. Раньше мы вас знали как крупных писателей, но потом узнали вас как славных советских людей». Совсем недавно — летом 1960 года — на страницах «Литературной газеты» тепло рассказывал о своих встречах с Ильфом и Петровым в Варшаве популярный польский комедийный актер Адольф Дымша, сыгравший более четверти века назад роль Остапа в польско-чешском фильме «Двенадцать стульев». Борис Полевой виделся в Америке с доктором Рейнольдсом, тем самым, который в свое время возил Ильфа и Петрова на строительство Оклендского моста. От Рейнольдса он услышал немало похвал в их адрес. «И невольно думалось,— писал Полевой,— какими же обаятельными были эти люди, если их так хорошо вспоминают столько лет спустя».

И все-таки настал день, который Ильф и Петров себе представляли и не могли представить. И все было именно так, как рисовалось в самых грустных мыслях: тихо и пусто в комнате. И уже не двое уселись перед пишущей машинкой, а только один. И надо было писать, и надо было впервые после привычного слова «мы» произнести пустое и холодное слово «я».

Владимир Беляев, автор повести «Старая крепость», которого Евгений Петров в свое время ободрил и напутствовал теплым словом, рассказывает, что после смерти Ильфа знакомые замечали у Петрова необычайную тягу к людям, стремление общаться с людьми, боязнь одиночества. Следуя заведенной у них с Ильфом привычке, Петров ежедневно продолжал совершать прогулки по городу, каждый раз «завлекая» себе в спутники кого-нибудь из старых приятелей. В. Ардов, соратник Ильфа и Петрова по «Чудаку», несколько раз «предоставлял себя в распоряжение» Петрова для таких прогулок. Но, даже возвращаясь домой и усаживаясь за письменный стол, Петров испытывал потребность, чтобы кто-нибудь из друзей в это время был с ним рядом и, пока он работает, читал, слушал музыку. Ему нужно было, вспоминает А. Эрлих, присутствие какой-то живой души, хотя бы в качестве молчаливого свидетеля.