Борис Галанов - Илья Ильф и Евгений Петров

Тринадцать «хейнкелей» преследовали «Ташкент» до самого Севастополя. Пока одни сбрасывали на корабль груз бомб, другие улетали за новыми. Немецкие торпедные катера атаковали его у входа в осажденный город. На обратном пути немецкая авиабомба повредила эсминец, но подоспевшие на помощь советские корабли сняли с него пассажиров и помогли «Ташкенту» благополучно возвратиться на базу. Петров оставался на «Ташкенте» до конца. Он наотрез отказался перейти на другой корабль и расстаться с командой, членом которой считал себя в эти дни. Очевидцы рассказывали, что в походе Петров ни разу не спал, не спускался вниз. Во время бомбежек он находился на верхней палубе и помогал людям. В своем последнем очерке, так и оборвавшемся на полуслове, Петров ничего об этом не говорит. Зато с каким восхищением он отзывается о безупречном мужестве всех участников похода, которые знали, на что идут, и с таким удивительным хладнокровием исполняли свои суровые обязанности.

На Большую землю Петров возвратился переполненный впечатлениями, с целым ворохом заметок для будущих статей и очерков. Адмирал И. С. Исаков виделся в эти дни с Петровым в Новороссийске. Уже перед самым отлетом писателя в Москву он зашел к нему проститься. Веранда, на которой спал Петров, и вся мебель вокруг «были устланы исписанными листками бумаги. Каждый был аккуратно придавлен камешком. Это сушились записи Евгения Петровича, с его полевой сумкой попавшие в воду во время боя».

Петров торопился в Москву — писать, писать! Но жить ему оставалось только несколько часов. 2 июля военный корреспондент совершил свой последний рейс. Самолет, на котором он летел, разбился, в Ростовской области, близ села Маньково. Когда Петрова вытащили из-под обломков, он был еще жив. Несколько раз он повторил: «Пить... Пить... Пить!» Ему принесли воду. Он глотнул — и умер. Похороны состоялись неподалеку от места катастрофы, на площади села Маньково, где теперь установлен гранитный памятник-обелиск. По свидетельству участника похорон бойца истребительного батальона Т. Тронькова, Петрова хоронили железнодорожники станции Миллерово, колхозники села Маньково, жители районных центров Чертково и Меловое. Это они сохранили могилу писателя, когда поблизости развернулись упорные бои.

Смерть Евгения Петрова взволновала всех друзей советской литературы. В соболезновании, присланном Лигой американских писателей, говорилось: «Гибель Петрова, большого писателя, которого очень любили у нас в Америке, еще больше усилит нашу решимость работать для полного и скорого уничтожения гитлеризма». Среди писателей, поставивших под этой телеграммой подписи, есть имя Теодора Драйзера.

Название этой главы взято из записей Петрова об Ильфе. Целых десять лет они вместе добывали редкий металл и хорошо знали ему цену. Сатирический образ мог начинаться с малого — с выразительной фразы, мог даже начинаться с одного случайно услышанного веселого словечка, из числа тех, которыми умел увлекаться Ильф. Так начинался Остап Бендер, с любимой поговорки общего знакомого Ильфа и Петрова: «Ключ от квартиры, где деньги лежат». Общий знакомый тоже был выведен в романе. Но его поговорка досталась Остапу. С этой фразой Остап появляется в «Двенадцати стульях». И она действительно сразу же кое-что проясняет в характере неунывающего жулика. Самоуверенность и бодрое настроение не покидали Остапа даже в тех случаях, когда у него ничего не было за душой — ни денег, ни квартиры, ни ключа, отпирающего эту квартиру,— и, по уточнению авторов, не было даже пальто.

Другие словечки и выражения, ставшие с легкой руки Остапа ходкими, тоже имели свою историю, нередко весьма любопытную. Об этом стоит напомнить, тогда станет понятней, как широко «загребали» сатирики в поисках ценного металла. Фраза «Командовать парадом буду я» вычитана в приказах. Но в устах Остапа она утратила торжественный смысл, приобрела пародийный, иронический оттенок. Другая фраза Остапа: «Продолжим наши игры» — вошла в роман «Золотой теленок» вместе с намеком на ее автора: «А теперь — продолжим наши игры, как говорил редактор юмористического журнала, открывая очередное заседание и строго глядя на своих сотрудников». Этим редактором был Михаил Кольцов, начинавший такими словами еженедельные редакционные «летучки» сотрудников «Чудака». Строчка из таинственной телеграммы, доставленной на квартиру Корейко в три часа ночи: «Графиня изменившимся лицом бежит пруду»,— взята из сборника материалов о последних днях Л. Н. Толстого. В 1910 году корреспондент газеты «Речь» Николай Эфрос телеграфировал в Петербург со станции Остапово: «Узнал несколько подробностей покушения графини: не дочитав письма, ошеломленная бросилась сад, пруду; увидавший повар побежал дом сказать: Графиня изменившимся лицом бежит пруду» [11] С. А. Толстая, узнав об уходе Льва Николаевича из Ясной Поляны, покушалась на самоубийство . Стиль корреспонденции сильно смахивал на дурные «великосветские» романы (к тому же смешно переведенные на лаконичный язык телеграфа). Ильф и Петров процитировали, ничего не изменяя. Фраза и без того воспринималась пародийно. Вообще им было свойственно умение читать юмористически. Запасы смешного они постоянно пополняли находками из книг, газет, журналов. Историю гусара-схимника Буланова, которую Остап смешно пересказывает в «Двенадцати стульях», писатели разыскали в дореволюционных газетах. В свою записную книжку Ильф заносил то формулы дипломатического языка: «Как полагают, свидание будет иметь далеко идущие результаты», то образчики литературного красноречия: «Босая, средь холмов умбрийских, она проходит, Дама-Нищета», го интригующие фразы из переводной морской книги: «Кэптэн Блай, вы жестоко обращались с матросами», «Кэптэн Блай, вы находитесь перед судом его величества». Такие заготовки Ильф и Петров всегда делали с удовольствием и потом использовали самым неожиданным образом. Это годилось для пародии и для речи Остапа. Великий комбинатор, как известно, не чуждался изящной словесности и ценил эффектные фразы.

На первый взгляд может показаться, что речь Остапа складывалась слишком уж пестро. Но самая эта пестрота становится важным средством характеристики, отражает пестроту биографии сына турецкого подданного. Где он только не терся! С кем не водился! Откуда только не тянул слова и выражения! У одесских босяков, у провинциальных адвокатов, у газетных фельетонистов. В его речи «то флейта слышится, то барабан». Не случайно с любым из своих «контрагентов» (так шутя Остап называет Корейко) великий комбинатор легко настраивается на соответствующую музыкальную волну.