Борис Галанов - Илья Ильф и Евгений Петров

История создания книг Ильфа и Петрова — это не только история поисков сатирических образов, приемов и средств сатирической оценки людей и событий, это история выработки собственной оригинальной манеры, создания собственного неповторимого писательского почерка. Их было двое, и слово, которое приходило в голову одновременно обоим, они без сожаления отбрасывали, принимаясь искать другое. Это было постоянным принципом их работы, надежным заслоном от готовых, ходячих выражений и «серых словесных комплектов».

— Если слово пришло в голову одновременно двум,— любил говорить Ильф,— значит, оно может прийти в голову трем и четырем, значит, оно близко лежало. Не ленитесь, Женя, давайте поищем другое. Это трудно. Но кто сказал, что сочинять художественные произведения легкое дело?

Со временем они чаще стали ловить себя на том, что вместе произносят действительно хорошее, нужное слово, которое лежало не близко, а далеко. Но это пришло не скоро, не сразу, в итоге долгих поисков, мучительного труда, выработки единого литературного стиля и единого литературного вкуса, в итоге жестоких споров у письменного стола из-за какого-то эпитета или оборота речи, ни разу, впрочем, не омрачивших их дружбы. Заметки Петрова для книги «Мой друг Ильф» вводят нас в атмосферу этих споров и, как магнитофонная лента, даже сохраняют живое звучание ильфовской речи: «Женя, вы слишком уважаете то, что вы написали. Вычеркните. Не бойтесь. Уверяю вас, от этого ничего страшного не произойдет. Вычеркните». «Это была моя слабость,— добавлял Петров.— Я действительно уважал написанное... перечитывал по двадцать раз и вычеркивал с большим трудом».

Рядом с этой записью еще одна:

«— Женя, не цепляйтесь так за эту строчку. Вычеркните ее.

Я медлил.

— Гос-споди! — говорил он с раздражением.— Ведь это же так просто.

Он брал из моих рук перо и решительно зачеркивал строчку:

— Вот видите! А вы мучились».

Над могилой Ильфа Александр Фадеев говорил, что Ильф показал советским писателям пример чрезвычайно бережного отношения к слову. И в этом не было ни капли преувеличения. Петров вспоминает, что они всегда мучились перед тем, как написать книгу, во время ее написания и даже через неделю после ее написания. В действительности они мучились гораздо дольше. Стоит хотя бы сопоставить рукопись «Двенадцати стульев» с отдельными изданиями романа и отдельные издания «Двенадцати стульев» друг с другом, чтобы увидеть следы долго еще не прекращающейся работы над словом. В одном издании они снимали, как неудавшиеся, такие эпизоды, которые юмористу средней руки и даже выше средней показались бы настоящей находкой. В другом — вставляли новые страницы и даже дописывали целые главы. А ведь, работая над «Золотым теленком», они с сожалением вспоминали, как легко писались «Двенадцать стульев», и завидовали собственной молодости. Следовательно, «Золотой теленок» писался еще трудней.

На протяжении всей своей совместной творческой деятельности они никогда не ленились искать именно то, что лежало далеко, и в этих трудных поисках находили те неожиданные слова, которые в конечном счете оказывались и самыми меткими. Когда они писали: «в углу стояла грязная, как портянка, искусственная пальма», смело сближая такие далеко лежащие друг от друга слова, как «портянка» и «пальма», то сравнение оказывалось и смешным и точным. Пальмы в плохо работающих, но парадно озеленившихся учреждениях всегда внушали Ильфу и Петрову недоверие. В фельетоне «У самовара» сказано: «Что может быть безобразнее пыльных ресторанных тропиков, пальмы в растрескавшейся кадушке, возвышающейся над несъедобным железнодорожным борщом или деволяйчиком! А когда поезд опаздывает на несколько часов, тогда пальма в глазах пассажира становится чисто декоративным растением, содержащим в себе все признаки очковтирательства». Здесь снова хочется обратить внимание не только на характерную для авторов мысль, но и на самую форму ее выражения, на неожиданность и необычность сравнения, которое усиливает сатирическую окраску. Ресторанная пальма, в отличие от обыкновенной, начинает выделять не кислород, а все признаки очковтирательства.

Критикуя грубые рапповские методы руководства литературой, Ильф и Петров иронически замечали, что дело совсем не в том, чтобы устроить «избиение литгугенотов», против некоторых фамилий поставить меловые кресты, а затем «учинить Варфоломеевскую ночь с факелами и оргвыводами». Факелы, кресты на воротах сближены тут с сугубо бюрократическим выражением «оргвыводы». Такое пародийное соседство, как говорят лингвисты, «иностильных элементов» создает настоящий комический эффект. Но для Ильфа и Петрова это была не просто шутливая игра словами. «Иностильные элементы», остроумно соединившись в одной фразе, обретают в таком контексте определенную внутреннюю связь, свой нешуточный смысл. Это смешно, но это и серьезно.

Сколько раз большие мастера литературы писали о ночном Бродвее, залитом огнями реклам. Ильф и Петров тоже описали это зрелище в «Одноэтажной Америке», но по-своему: остро, иронически, и слова опять-таки были взяты не из близкого ряда: «Здесь электричество низведено (или поднято, если хотите) до уровня дрессированного животного в цирке. Здесь его заставили кривляться, прыгать через препятствия, подмигивать, отплясывать. Спокойное эдисоновское электричество превратили в дуровского морского льва. Оно ловит носом мячи, жонглирует, умирает, оживает, делает все, что ему прикажут».

В своих сатирических романах Ильф и Петров, как мы уже говорили, иногда стремились «подогнать» разные слова друг к другу, а иногда и соединить в одной фразе по принципу взаимного исключения, чтобы тем самым сильнее подчеркнуть пустомыслие и пустословие комических персонажей («При наличии отсутствия»,— кипятится Полесов, «Где выход из этого исхода?» — волнуется Бомзе) или же осмеять некоторые курьезы быта: кабинет был обставлен «новой шведской мебелью ленинградского древтреста», «По плану был намечен летучий трехчасовой митинг». И еще: «По случаю переучета шницелей столовая закрыта навсегда».

С неожиданным соединением всевозможных нелепостей как с определенным комическим приемом мы постоянно сталкиваемся в произведениях Ильфа и Петрова. «Грабят! Ка-ра-ул!»— шепчет отец Федор. «Вам мат, товарищ гроссмейстер»,— лепечет насмерть перепуганный васюкинский любитель шахмат, выигрывая у Остапа партию. Все здесь не совпадает с привычными представлениями. Кто же станет произносить шепотом слово «караул» или, выигрывая партию в шахматы, не только не радоваться, а, напротив, насмерть пугаться. Вот целая цепочка комических нелепостей. Хохочущего священника увозят на пожарной лестнице в психиатрическую лечебницу. Это исчезновение отца Федора со страниц «Двенадцати стульев» сделано совершенно в духе «монтажа сильно действующих аттракционов». Так уходили со сцены театра Колумба персонажи «Женитьбы», кто верхом на верблюде, кто балансируя на протянутой через весь зал проволоке.