Марина Характерова - Кумиры. Беседы с замечательными людьми

– Понятно, что многое им не по плечу, но наши-то, наши, живя здесь, также не могут осознать того, что только хорошо изучить язык и грамотно писать недостаточно для писателя. Главное ведь, мне кажется, в другом – в знании бытия языка.

– У нас была когорта писателей: Окуджава, Битов, Маканин, которые в своей угодливости перед Западом всегда пытались обгадить страну. Думаю, это во многом по простой ревности писателей, не знающих и не употребляющих диалектных слов. И не поняли они, что все дело в глубинном языке, не изученном, не дистиллированном, не подхваченном в словарях. Настоящая проза растворяется в строчке – она видится. Вспомните, сколько нападений было на русский язык: все эти реформы, страшное нашествие уголовных терминов, а еще срамнее всякие консенсусы, саммиты, ваучеры… Все это, конечно, проваливается в преисподнюю, но возникают вся кие менеджменты. А менеджер, кстати, по-русски, это приказчик, – прекрасное слово.

– А может, изошлись формотворцы, которые эти формы придумывают?

– Всяческие творческие выдрючивания имеют свою исчерпанность. Взять того же Андрея Вознесенского. Его стихи – лишь формальные изыски – ничего больше. К тому же, они еще и антиправославны. Творчество же человека, отражающего жизнь, неисчерпаемо. Есть великое и вечное понятие – любовь. Если писателю удается вытянуть хотя бы одну щемящую душевную ноту, значит, он не зря пришел в этот мир.

– Но это предназначение было, как мне думается, у писателя всегда. Сегодня что-то изменилось?

– Народ всегда почитал писателей как своих защитников. Человек, потерявший всякую надежду, шел к писателю за последней надеждой. Конечно, для нас это было тяжело, но необычайно почетно и радостно. Сегодня роль писателя иная: он должен спасать душу. Тело отомрет, его спасти невозможно, можно спасти душу, – она останется бессмертной. Значит, надо держаться за душу. Полнота жизни только в душе. Только в душе сыщется покой и смирение. Дело писателя – писать для души. Этот поворот, как мне кажется, медленно, но свершается. И это под силу только воцерковленному человеку. И для этого мало только овладеть церковной лексикой. Писатель должен прийти к пониманию каких-то глубинных вещей. Я, к примеру, читая прозу, сразу чувствую, причащается писатель или нет.

– Значит, русский писатель – это православный писатель?

– Вся русская литература православна. Ломоносов, Державин, Пушкин, Тютчев, Тургенев – глубоко православны. Думаю, и в школе изучать их надо по-другому. Тогда многое будет понятно.

– Иные из нас думают о душе, а вот в церковь пойти не каждый может, – не так воспитаны.

– Как прижмет, так пойдут. Тихон Садовский сказал: «В Бога верят все, но не все об этом знают». Много раз видел, как бегут атеисты в Божий храм. Сам себя не переломишь, – быстро придет старуха с косой. Тогда будет поздно ломать себя.

– Владимир Николаевич, а вы думаете о вечном?

– Как же мне не думать, когда рядом стремительно вымирают сверстники моего отца, которые когда-то защитили наше Отечество. Они были бессребрениками, ничего не нажили, а общество так неблагодарно повернулось к ним спиной. Когда умирал мой отец, он сказал горькую фразу: «Хорошо, что умираю. До какого сраму дожил. Не знаю, до чего вы доживете». Это был 89-й год. Страну только начинало лихорадить. Горбачев ездил на поклоны к Тэтчер, радостно кричали либералы: «Интеграция», – и врали нам о конвертируемости рубля. Это было только начало… Сегодня мы знаем цену всему этому… Я уже тоже в таком возрасте, когда надо думать о вечных истинах. Жизнь конечна, – и в этом нет ничего страшного. Нашей жизнью распоряжается Господь, и любые лекарства только оттягивают конец. Думаю, умирать надо без озлобления, в умиротворении и любви к родным и близким. Надо понимать, что идешь на ответ за свою земную жизнь. Надо успеть помолиться, покаяться, попросить прощения грехов… А пока надо жить, дорожить жизнью и радоваться. А радостей много даже в самой обычной жизни: солнце встало, воробей прилетел на подоконник крошки склевать, дерево под окном растет. Из-за всего этого стоит жить…

Не одно поколение наших детей растет на замечательных песнях Евгения Крылатова: «Колыбельная медведицы», «Лесной олень», «Ольховая сережка», «Крылатые качели», «Три белых коня», «Прекрасное далеко». Всего им написана музыка более чем к 120 кинофильмам и мультфильмам. Я побывала в гостях у композитора.

– Евгений Павлович, считается, что все творческие победы – это результат борьбы человека с собственными комплексами. Как было в вашем случае?

– Творчество – это всегда преодоление своих проблем, жизненных сложностей и коллизий. У меня, безусловно, тоже не обошлось без этого.

– Как случилось, что вы стали композитором кино, да еще и детским? Не жалеете?

– Ни о чем не жалею. Да к тому же и детским композитором себя не считаю. Так можно и Чайковского, и Мусоргского назвать детскими композиторами: у них ведь тоже были детские вокальные циклы. Просто тема детства входит в круг жизни любого человека. Мои лучшие детские песни стоят немного особняком вообще от детской музыки. Конечно, есть у меня и детские песни в привычном понимании – например, «Песня Сыроежкина», «Дед Мороз и лето», а песни, которые я считаю главными в своем творчестве, – философские. Те же «Крылатые качели» – философская, ностальгическая песня о детстве.

– И часто вы обращаетесь мыслями в «страну оленью» – детство? Что взяли оттуда во взрослую жизнь?

– Я не просто помню или вспоминаю детство, – я в нем живу. Для меня мое детство – это мама. У меня ощущение, что она все время рядом со мной. А мама у меня была замечательная. Простая женщина с шестью классами образования, она была поистине духовным человеком. Думаю, она очень удивилась, если бы я сказал ей об этом. Но она была настоящей интеллигенткой, хотя и была родом из деревни. Интеллигентность, на мой взгляд, – это не какие-то внешние проявления, не просто начитанность или образованность. Это – состояние души, отношение к людям. Моей дочери было четыре года, когда умерла моя мама, но она, (а ей уже за 40) ее до сих пор помнит, – настолько бабушка душевно относилась к ней.

– Любовь к музыке – это тоже от мамы?

– Покойная мама вспоминала, что уже в раннем детстве я реагировал на музыку, звучащую по радио. Видимо, с подачи мамы я и начал заниматься в музыкальной школе, потом поступил в училище. Родом я из Пермской области. Когда мне было два года, семья переехала в Пермь. В 19 лет я поступил на композиторский факультет консерватории в Москве. Было трудно. Это были послевоенные годы. Моя теоретическая подготовка оставляла желать лучшего, меня даже чуть не отчислили, но, слава Богу, на моем пути встречались люди, которые всегда помогали, протягивали руку. С благодарностью вспоминаю Александра Васильевича Свешникова. Замечательный человек, композитор, профессор. У нас была сильная группа – Альфред Шнитке, Караманов, Эдуард Лазарев…