Марина Характерова - Кумиры. Беседы с замечательными людьми

– Психологи утверждают, что те, кто уходит в собачью жизнь, устал от человеческих отношений – подлости, предательства. Это про вас?

– Нет, нет, я вовсе не разочаровалась в человеческой природе. Если бы не было хороших людей, наверное, земля перестала бы существовать. На них все и держится. Просто животных с детства люблю.

– Говорят, с годами у женщины меняется представление о любви.

– Конечно! К примеру, я всегда считала, что сама люблю любить. А сейчас хочется, чтоб любили меня. Этого недостает. Видимо, женщина так устроена: ей всегда не хватает внимания, ласки, любви. Кстати, собаки часто дают тебе то, чего недостает, вернее, как-то заменяют любовь.

– В том числе и любовь мужчины?

– О чем вы? Мое время безумной любви и страсти ушло. Мы с моим нынешним мужем вместе уже скоро 30 лет. Иногда подолгу молчим, общаемся только по делу. А женщина – такое существо, что хочется быть любимой до глубокой старости. Говорят, такое случается крайне редко…

Давно замыслила познакомиться с Юрием Шерстневым. Была для меня в нем какая-то загадка: необычная внешность, дьявольские глаза и его роли – сплошь преступники, палачи и бандиты. В театре на Перовской, где служил актер, его портрет сняли, и, казалось, след затерялся. Но вот неожиданно увидела его в неизвестном доселе мне театре – АРТДОМ. На сцене показывали очередную историю одного убийства…

– Юрий Борисович, кажется, ни одно преступление на сцене не обходится без вас. Новый театр, другой репертуар, а роли все те же – сложные, неоднозначные и всегда отрицательные.

– Так уж сложилось, что мне не пришлось сыграть ни Ромео, ни Дон Жуана. Всю жизнь я играл людей, гораздо старших себя по возрасту, часто и по социальному статусу тоже. Уже в детском саду в сказке «Машенька и медведь» я играл медведя, который хотел съесть Машеньку.

– Вами сыграно огромное количество злодеев, видимо, в силу вашей не совсем обычной внешности. К примеру, некоторые актеры, чтобы скрыть отсутствие волос на голове, носят головные уборы, используют разные накладки. Вы же превратили этот, на первый взгляд, недостаток в достоинство, которое безжалостно эксплуатируют режиссеры.

– У меня когда-то росли волосы, и я даже по моде завивал кок. После службы в армии у меня на голове остались какие-то непонятные перья, и я решил их сбрить. Когда после отпуска я пришел на сбор труппы в театр Станиславского, Виторган с удивлением воскликнул: «Ну, Юра, ты – смелый человек». Это было очень давно. С тех пор на моей голове уже никогда не было шевелюры. Моя внешность определила и мои последующие роли. Любимая роль в театре – Кащей бессмертный. Когда я в красном свитере и плаще, в перчатках со стальными когтями появлялся на сцене, дети верили, что перед ними настоящий Кащей. Однажды во время спектакля я услышал, как в зале двое мальчишек лет по тринадцать спорят: Кащей настоящий или артист. Меня это сразило наповал. Это самый лучший комплимент, который я получил в своей жизни. Я с большим удовольствием всегда играл отрицательные роли. Вся желчь и досада, которые накапливались внутри, сублимировались в разного рода кащеях и убийцах Будулая.

– А не обидно: сыграно 50 ролей в кино, множество ролей в театре, а вам до сих пор кричат в спину: «За что убил Будулая?»

– Совсем нет. Если отрицательный персонаж сыгран убедительно, на одном уровне с положительным героем, то это хорошо. Когда режиссер пробовал меня на роль убийцы Будулая, его не устраивали мои добрые глаза. Это действительно было так, потому что в это время у меня был роман с моей нынешней женой. Тогда мне дали прочитать одну страшную книгу Алеся Адамовича. И я так напитался этим ядом, что когда у нас с женой впоследствии случайно возник какой-то конфликт, я ее чуть не убил. Так я вошел в роль.

– Значит, только убийцы, палачи, вурдалаки. А положительные-то герои были?

– Был один многосерийный фильм про завод, где я был парторгом. После этого фильма режиссер сказал: «Юра, тебе от палача до парторга – один шаг».

– Вам ближе искусство перевоплощения, когда вы становитесь другим человеком, или больше привлекают роли, в которых вы похожи на героя?

– Сами подумайте, что общего может быть у меня с человеком, который в войну расстреливал детей, а сейчас охотится за несчастным цыганом, видевшим его когда-то в карателях. Я могу нашлепать ребенка, если он не слушается, но сделать что-то другое – нет. Роль – это роль, а я – это я. Конечно, роль я строю из себя, что-то добавляю в нее, но это же не присуще мне.

– Юрий Борисович, вы сами-то по натуре злой?

– Я по жизни ленивый, а ленивый не может быть злым. Я люблю поесть, поспать, послушать хорошую музыку. Обожаю Моцарта, Баха, Шопена.

– А героем-любовником были когда-нибудь?

– Да Бог с вами! Какой из меня герой-любовник! Никогда не играл.

– Наверное, в жизни добирали?

– В моей жизни было немного женщин, но это всегда происходило по-настоящему. Это были очень серьезные и глубокие романы. Но, как писал кто-то из классиков, настоящая страсть длится не больше двух лет. Дальше – либо рвется, что больно, либо надо заводить семью, что не очень легко. Страсть – это страсть. А семья – это семья. Но иногда пламя страсти необходимо. У меня вообще особое отношение к женщине. Мужчина и женщина, как мне кажется, произошли совершенно от разных животных. Женщина это и есть человек, верх совершенства природы. А мы – от обезьяны. Конечно, бывают стервы, дуры. Вот некрасивых не бывает. В каждой есть что-то свое, особенное.

– Сейчас вы играете в театре АРТДОМ. Это частный театр, живущий за счет денег хозяина или руководителя театра. Как вы ощущаете себя здесь? Видите ли за такими театрами будущее?

– Конечно! Вспомните частную оперу Мамонтова, куда набирались лучшие художники, артисты. В частном театре все делается на деньги руководителя, которого увлекает театр. Здесь есть свой репертуар. Есть свои плюсы и минусы. Пока мне нравится.

– Вас не шокирует, что зрители в вашем театре во время спектакля сидят за столиками – выпивают, закусывают?

– Расскажу вам одну историю, которая случилась с Растроповичем. Однажды хозяин отеля обратился к нему с просьбой: для поддержания престижа заведения сыграть хотя бы одну пьесу для гостей в ресторане. При этом хозяин пообещал музыканту очень большие деньги. Растропович, как вы понимаете, ни в какую: «Да вы с ума сошли! Они будут есть своих устриц, а я им Чайковского играть! Ни за что!» Не знаю, как уж уговаривали маэстро, но в конце концов тот согласился, причем без денег. Когда он начал играть, все в ресторане положили вилки и ложки. Сыграл одну пьесу – полное молчание. Сыграл еще – почувствовал дыхание. Еще! В результате минут 40 он играл. Никто ни к чему не прикасался. Все слушали. Потом устроили ему огромную овацию. Так что, если хорошо и по-настоящему, то можно играть где угодно.