Игорь Сид - Геопоэтика. Пунктир к теории путешествий

Более вероятным представляется дальнейшее сохранение Крыма в составе России — скорее всего, сопровождаемое усилением международных санкций и, соответственно, бытовых трудностей для крымчан. Здесь следует отметить, что благодаря более чем двухсотлетней истории взаимоотношений России с Крымом, количество русских художественных текстов о полуострове настолько велико, что культурологи давно предложили теорию «крымского текста в русской культуре» [46] Концепция заявлена в кандидатской диссертации Александра Люсого, материалы которой опубликованы в монографии «Крымский текст в русской литературе» (СПб.: «Алетейя», 2003). . Геопоэтическая связь Крыма с Россией несоизмеримо сильнее, чем с Украиной.

Но ситуация не кажется мне абсолютно безвыходной. Я вижу шанс на то, что под давлением как снаружи (со стороны мировой общественности), так и изнутри (со стороны крымской и российской интеллектуальной элиты) Россия предпримет усилия по международной легитимизации нового статус-кво — путём дипломатических переговоров и, вероятно, каких-то новых экономических договорённостей с Украиной.

В завершение процитирую давнюю публикацию — о том, что «на своем авторском вечере в Крымском клубе в Москве 20 июня 1997 года Василий Аксёнов высказал, в частности, предположение, что Украина могла бы Крым России просто продать, — дело только в цене вопроса». Аксёнов — один из крупнейших геопоэтов в русской литературе, благодаря одному только знаменитому роману «Остров Крым». Остаётся надеяться, что геопоэтика сумеет отыграть свои позиции в новом поединке с геополитикой.

«Образ Гумилёва сопровождал автора этой книги всю жизнь. С гумилёвских стихов ещё в детстве началось его увлечение дальними странами и затем переросло в профессию» . Если существует реинкарнация, то эта книга может рассматриваться как художественное, путём популярного текста, исследование предыдущей собственной жизни. Два разных человека с крайне разными судьбами — романтичный и инфантильный поэт-акмеист, «невольник чести» и маститый учёный, крупнейший знаток истории и сегодняшней жизни Чёрного континента — имеют столь тонкую общность во внутреннем жизненном стержне, в вибрации романтического чувства, в изнурительном фиксировании внутреннего взгляда на отдалённом ландшафте, что — грех не рискнуть с гипотезой о вариантах воплощения одной ищущей души.

Работа Аполлона Давидсона, тематически продолжающая вышедшую десять лет назад книгу «Муза странствий Николая Гумилёва», — из тех, что «писались всю жизнь». Книга написана с таким трепетным пониманием и теплотой в отношении своего героя, что становится как бы пособием по нетрадиционному подходу к биографическому жанру. Не аналитика, но синтез; не объективность, но слияние с объектом; чуждый классической науке взгляд изнутри. Смерть исследуемого и рождение исследователя разделяет десятилетие, но тысячи косвенных, незначительных и важных, пересечений двух судеб сдвигают работу к жанру автобиографии — без потери для предмета изучения. «Расспрашивая Анну Ахматову и Ирину Одоевцеву, заглядывая в уголки далёкой Аддис-Абебы, где Гумилёв спасался от любовных неудач и мечтал „в новой обстановке найти новые слова“, бродя по истоптанным его ногами улицам Петербурга, снова и снова возвращаясь к книгам, которыми он зачитывался, (…) профессор старался понять и его, и людей, что его окружали, почувствовать аромат безвозвратно ушедшего времени» . Кажется, только медитация на тему своего непохожего двойника смогла дать шанс сделать несколько существенных историко-литературо-ведческих открытий, включая идентификацию героев некоторых гумилёвских текстов. Так был расшифрован персонаж стихотворения «Мои читатели» — «старый бродяга в Аддис-Абебе». Учёному удалось восстановить биографию этого человека, — русского офицера и поэта Фенигова, который женился на эфиопке и стал администратором одной из областей Абиссинии, а в раннесоветские годы приезжал в СССР и пытался наладить связи Советского Союза с Эфиопией, тогдашней Абиссинией. Фенигов дествительно был поклонником творчества Гумилёва и сам посвящал ему стихи.

Есть в книге ещё один существенный, пускай и не бьющий в глаза, элемент новизны. Вычленить его, как ни странно, тем труднее, чем больше знаешь об объекте исследования. Суггестивный образ Николая Гумилёва, — поэта и путешественника, с его почти маниакальным стремлением оказаться в определённом участке планеты, — как бы заведомо диктует нам необходимость некоей «африканской поправки», африканской призмы при восприятии всего, что связано с ним. «Африка как категорический императив», гипнотизирующий шёпот «музы странствий», «нетерпение достичь Харэр» — вот лишь одна из граней этого магического кристалла. Непонятно, каким образом, но получается, что путешествия Гумилёва в с ё объясняют в его жизни.

Но попробуем представить себе Гумилёва, его амбиции, его судьбу, его сочинения вне этого геопоэтического вектора… Многое в мотивации поступков Николая Степановича, в последовательности событий его жизни останется не до конца понятным. И получается, что к истине конкретной человеческой жизни, к видению её внутренних мембран и пружин мог максимально приблизиться лишь автор, для которого этот сдвинутый ракурс, эта афроцентрическая система координат являются органичными и «родными». Случай, когда место литературоведа на олимпе познания законно занимает востоковед.

Миф о том, что завоевания древних скандинавов ограничивались Северным полушарием, всё чаще опровергается находками, сделанными в Южной Америке и в Антарктиде. И кажется невероятным, что толчком к открытию ледяного континента послужило фантастическое зрелище созвездия Южного креста, загипнотизировавшее пришельцев с далекого севера.