Сергей Медведев - Парк Крымского периода. Хроники третьего срока

И вдруг — слухи о болезни и возможной смерти; политическая теология сменилась политической патологией и танатологией. Тело нации затрещало по швам, политическая система на мгновение пошатнулась. И даже появление на публике помолодевшего и разгладившегося Путина уже не воспринимается как возвращение в политическое тело: наблюдатели говорят, что царя подменили, что Путин уже не тот и улыбается как-то странно — как та девочка, которой мама слишком туго затянула косичку. Травматический опыт десятидневного отсутствия президента и слухов о его болезни поставил Россию перед медицинским фактом: тело Путина стало политическим телом нации, заменило нам политику. Вместо исполнительной власти — позвоночник Путина, вместо рабочего графика — поджелудочная железа, вместо парламентской дискуссии — анализ походки и «крепкое рукопожатие». И поэтому слухи о его болезни моментально привели к политическому хаосу: в России нет институтов, кроме тела суверена, и любые надежды на политические перемены связаны исключительно с этим телом, мы все его заложники. Точно так же, как все жители СССР были заложниками тела Сталина в марте 1953 года, а в марте 1985 года и сам Союз стал заложником дряхлеющего тела Черненко (как до того — смертельно больного Андропова, подключенного к искусственной почке) и распадался на глазах.

Чтобы вырваться из этой средневековой модели, разорвать зависимость от тела короля, нам необходимо проделать ту же работу, что сделало Новое время: заменить тела институтами, отделить личность правителя от функции правления — чтобы Россия наконец стала гражданской нацией, а президент — обычным человеком из плоти и крови со своими болезнями и слабостями, а не вместилищем абстрактных идей и сакральных смыслов, ходячей скрепой. И только тогда мы будем избавлены от периодической необходимости со священным трепетом вслушиваться в дыхание Чейна — Стокса и с привычной усмешкой смотреть по телевизору танец маленьких лебедей.

Это слово всегда было табуировано в отечественной культуре. В годы моей юности оно продавалось по 2 коп. штука в аптеках, в конвертах из грубой казенной бумаги, под кодовым названием «Изделие № 2» Баковского завода резинотехнических изделий (изделием номером один был, естественно, противогаз). Подростками мы смущались выговаривать это слово, как будто оно было матерным, и, хихикая, пересказывали друг другу стишок про козла, который ходил в кооператив покупать то самое изделие. От заветного слова «презерватив» у советского школьника перехватывало дыхание и учащался пульс, и иногда мы бегали в аптеку посмотреть на этот полузапретный плод, притаившийся в углу витрины.

Такое же мимолетное смущение увидели мы на лице национального лидера во время «прямой линии» в декабре 2011 года, когда отвечая на вопрос о движении «белых ленточек», Путин, замявшись, сказал: «Честно вам скажу, неприлично, но тем не менее: я подумал, что это такая пропаганда борьбы со СПИДом, что это контрацептивы такие». По старой советской привычке он тоже не смог произнести табуированное слово «презерватив», заменив его нейтральным эвфемизмом.

Ханжество советской культуры, в которой «не было секса» (по крайней мере на словах), ныне возрождается вместе с другими формами советской пошлости. В апреле Госдума предлагала запретить рекламу презервативов вне специализированных изданий. Поправки в закон «О рекламе», принятые в первом чтении, предполагают рекламировать медицинские изделия (в том числе презервативы и тест-полоски на беременность) только в специализированных СМИ, а также на медицинских или фармацевтических выставках, семинарах и конференциях. Презервативы, таким образом, попадали бы в ряд других опасных соблазнов, таких как сигареты, алкоголь, мат, иностранные слова, кружевное белье, туфли на шпильках, кеды и балетки, которые в последние месяцы законодатели признали (или потребовали признать) антисанитарными. По счастью, в мае эти поправки были отклонены Думой, но проблема ограничения различных проявлений человеческой телесности остается. Начавшись с комического петербургского «закона о топоте котов», достигнув драматического накала в антисиротском и антигейском законодательстве, крестовый поход за чистоту нации теперь методично репрессирует наши привычки, регулирует жизнь человека до самых интимных подробностей. Это и называется биополитикой.

Между тем без всяких поправок реклама презервативов уже фактически исчезла из СМИ и откочевала в интернет. А учитывая размах кампании по поддержке деторождения и семьи, вплоть до введения высоких пошлин на развод и предложений вернуть советский налог на бездетность, нельзя исключить того, что презервативы рано или поздно пойдут путем сигарет: исчезнут из открытой выкладки на бензоколонках и у касс в супермаркетах и спрячутся в закрытые ящики аптек, где их можно будет выбрать только по списку. А почему бы затем не ввести возрастные рамки по продаже, как те же сигареты женщинам до сорока, или не ограничить количество презервативов в одни, так сказать, руки? Если в новой государственно-церковной идеологии контрацепция объявляется грехом, ВИЧ — карой божьей, а лучшим способом предохранения от беременности и инфекций называют воздержание и супружескую верность, то презервативы должны считаться западным извращением, противоречащим национальным традициям здорового секса, «пятой колонной» в латексе, посягающей на демографическую безопасность России.

Презервативы всегда были на Руси иностранными агентами, французскими штучками, распространившимися среди знати в галантные времена Екатерины, в эпоху Вольтера, маркиза де Сада и Казановы, которая, как известно, закончилась революцией. Двести лет спустя, в России 1990-х, они снова стали символом либерализации и раскрепощения нравов. Западные НКО ввозили их в Россию в качестве гуманитарной помощи и раздавали всем желающим наряду со шприцами, сексуальный ликбез стал вводиться в школах и на телевидении, а в Москве на Мясницкой открылась презервативная лавка, предлагающая не ширпотреб из супермаркета, а индивидуальный подбор изделий. Одновременно в СМИ появилось много забавной рекламы (например, «закончи вечер правильно»), которая не только продавала, но и просвещала, и ненавязчиво утверждала идею, что о сексе можно говорить и шутить, что секс — это модно, престижно и весело.

Презерватив стал частью повседневности, как аспирин или зубная щетка. При этом патриархальные, ханжеские установки постсоветского общества также начали меняться. По данным всероссийского опроса общественного мнения, проведенного Левада-Центром в 2012 году, добрачный секс сейчас считают морально недопустимым лишь 23% россиян против 29% в 2007-м и 42% в 1992 году. Отношения в жанре последовательной полигамии считают для себя приемлемыми больше половины (55%) опрошенных, а гражданский брак одобряют 77% представителей молодежи и 30% представителей старшего поколения.